Правдивый ложью - Валерий Елманов

Хорошо, что бодливой корове бог рогов не дал.

Сам Федор тоже несколько приуныл. Пришлось пояснить ученику, что все это так, для людей, дабы они привыкли к его новому высокому титулу, ибо на самом деле… И напомнил про видение, о котором уже говорил царевичу.

Лишь после этого он успокоился.

Но я отвлекся.

Так вот, усевшись на стольце, Годунов внимательно выслушал обе стороны, для начала задав несколько уточняющих вопросов.

Последнее тоже по моей рекомендации.

– Пускай тебе все ясно еще до начала суда и ты уже пришел к какому-то выводу, но все равно надлежит задать вопросы, да не простые, а такие, чтоб и те, кто стоит в толпе, тоже пожелали, чтоб ты решил именно так, а не иначе. Вот как ты мыслишь – кто за кого будет?

– Оно и без вопросов ясно, – пожал плечами Федор. – Простецы за Живца, а те, кто сам холопов имеет, за Карачева.

– Вот ты и задай такие вопросы, чтоб даже последние от боярского сына отшатнулись, – порекомендовал я. – Пусть Петр расскажет, в каком году и в какое время Живец якобы от него сбежал, да в какой одежде, чтоб стало ясно – врет Карачев. Главное, настроить народ соответственно твоему будущему приговору, чтоб у тебя получилось согласно с ним.

– Так ведь оно и так будет согласно с ним, – не понял Федор.

– Будет завтра, – кивнул я, – но не всегда. Ты, конечно, можешь просто решить дело в пользу Живца, оказав ему милость, но надо, чтоб твой суд был не только милостив, но и справедлив. Поверь, что последнее ценится народом куда выше, даже если приговор суров. Вопросы же и предназначены для того, чтобы все поняли твою справедливость.

Федор уразумел.

Народ возмущенно загудел уже после первых ответов Карачева, когда замявшийся боярский сын нехотя выдавил, что сбежал от него Живец в начале января позапрошлого года.

Годунов тут же задумчиво произнес, что хорошо помнит, какие морозы стояли весь тот месяц, после чего уточнил:

– А в чем же бежал сей холоп от тебя? Что за одежа на нем была?

– Одежа добрая, – ляпнул Карачев.

– Да что ж ты брешешь-то – кафтанец худой, и зипунок в заплатах, дыра на дыре, – не выдержал Живец. – Ежели бы не люди добрые, околел бы в ту же ночь.

– И я подтверждаю оное, – решительно выступила из толпы зевак стоящая позади Живца крепко сбитая молодайка. – Онучи и те драные. Цельный день опосля ентого молодца в баньке выпаривала.

– Ты, стало быть, его подобрала?

– И суседи мои подсобляли, он же вовсе мерзлый лежал, волоком тащить пришлось. Не пропадать же христианской душе! У меня и самой хошь и не больно-то, ан куском хлеба поделилась.

Допросили и соседей молодайки – Первак-шорник и Митяй-пекарь все подтвердили.

– Ну, стало быть, у тебя оных кусков было поболе, нежели у Карачева, – развел руками Федор. – А Петр сын Микитин, видать, и такого куска опосля продажи десяти возов зерна не имел.

Про десять возов Годунов загнул. По моей просьбе Игнашка накануне выведал у дворни, что в ту пору Карачев продал шесть возов. Но сделано это преувеличение было специально, в расчете на то, что боярский сын не выдержит и полезет поправлять.

Так и случилось.

– Брешут, государь! – завопил он. – Как есть брешут! – И принялся истово креститься, подтверждая свою честность. – Куда мене, токмо три али четыре. Толком ныне не упомню, давно было, но уж помене пятка.

– Я не государь, а царевич и престолоблюститель, – строго поправил его Федор. – Государь нонича в Серпухове, а коль ты худо слушал, яко о том на Пожаре оповещали, пеня с тебя в полтину. – И кивнул подьячему. – Выпиши.

– А яко с Живцом быти? – сразу приуныл боярский сын.

– Да уж, чай, не забижу тебя, – успокоил его Федор и покосился вначале в сторону толпы, прикидывая ее настрой, а затем – вопросительно – в мою.

Я кивнул, соглашаясь, что дальше оттягивать приговор не имеет смысла, и Федор произнес:

– Надлежало б сызнова вернуть Живца к Петру Карачеву сыну Микитину, ибо тако сказано в кабальной грамотке, коя меж ними была составлена. Одначе в ней указаны не токмо права сына боярского на сего холопа, но и обязанности, в число коих входит давать ему одежу и корм для пропитания. Петр же сын Микитин того не сполнил.

Невысокий сухощавый Живец поднял понурую голову и радостно уставился на Годунова. Карачев приуныл.

– Но в милости своей я дозволяю Петру сыну Микитину самому избрати, яко лучшее. То ли разодрать челобитную Живца, но тогда уплатити ему, яко должно, за прокорм во все лета и тогда сызнова увести холопа на свое подворье, то ли собственноручно изодрать свою грамоту и отпустить Живца на волю. Решай, Петр Микитин.

– Уплачу! Ей-богу, все сполна уплачу! – горячо заверил Карачев.

– Быть по сему! – Последовал удар посохом в небольшой, но увесистый колокольчик, подвешенный на особом укреплении, установленном по правую руку от Федора.

Живец до крови прикусил губу, и тонкая алая струйка скользнула вниз по подбородку, стыдливо прячась в небольшой черной бородке. Карачев же, повинуясь властному жесту царевича, опрометью кинулся к дьяку, уже державшему перо.

– Да яко же оно, люди добрые?! – возмущенно выкрикнула неугомонная молодайка и повернулась к угрюмо ворчащей толпе. – Нешто вовсе правды нетути на белом свете?! А мне яко быти – мы ж с им год как повенчались?!

Федор встревоженно повернулся ко мне.

Я успокаивающе тронул его за плечо – мол, ничего страшного. Даже хорошо – народу свойственно кидаться из крайности в крайность. Чем больше он сейчас зайдет в одну сторону, тем сильнее будет обратная реакция.

Лишь бы выслушали до конца, а вот с этим напряг. Вон уже выкрики раздаются:

– Известно, ворон глаз выклюнет!

– Правый суд токмо на небе бывает!

– И батюшка его тож завсегда потатчиком дворянским был!

Деваться некуда. Хоть и не хотелось себя засвечивать, а пришлось. Я склонился к уху Федора и шепнул:

– Когда Карачев подойдет к Живцу, крикни, чтоб остановился.

– Эвон яко гомонят – услышит ли?

– А ты встань при этом да посохом оземь ударь, сразу умолкнут, – посоветовал я. – Но вначале отчитай бабу, чтоб слушала до конца. Только отчитывай сдержанно и с лаской, а уже потом оглашай.

Федор в конечном счете не просто все выполнил в лучшем виде, но и перевыполнил.

– Остановись, сын боярский Петр Карачев! – властно крикнул он, и толпа, как я и предсказывал, при виде вставшего на ноги престолоблюстителя разом умолкла.

Успокоенный этим затишьем Федор, окончательно уверившись, что и дальше все пойдет как надо, повернул голову к молодайке и сурово попрекнул ее:

– Эва, раскричалась тут. Ан мой приговор еще и не сказан толком. Где ж тебе правду услыхать, коль ты норовишь глас свой допрежь ее возвысить. – И укоризненно покачал головой. – Ай-ай-ай. Нехорошо, милая. – Он повернулся в сторону Карачева. – Ты погоди Живца уводити. Не твой он холоп покамест.