Венецианский аспид - Кристофер Мур

– Да, ваша светлость, но я – единственный голос своей семьи из оставшихся на этом свете, потому послабленье сделать можно, как считаете?

– С прискорбием мы вынуждены были услышать о вашей сестре, госпожа, и я полагаю…

– Да не будет так! – рявкнула Порция. – Не может баба выступать в суде, если ей не предъявлено обвиненье.

– Благодарю за соболезнования, ваша светлость. Мы с сестрою были весьма близки. Кажется, вчера еще мы обе, девочки, только расцветали первым женским цветом, делили ванну, касались друг друга в самых трепетных местах…

– Эта женщина – самозванец! – крикнул Яго.

– Да. – Я повернулся к солдату, отстранил веер и похлопал глазами ему и Порции, поочередно. – Не умолкайте, симпатичный негодяй.

Порция повернулась к Яго и, мотая головой, попробовала украдкой просигнализировать ему, чтобы заткнулся нахуй, но все глаза в зале суда, кои не поразило слепотой ужасающее величие Харчка в юбках, этот ее жест отметили.

Яго сделал шаг назад и сомкнул ряды с Бассанио.

– Прошу прощенья, ваша милость, обознался.

– Попался, блядь, в ту яму войны, нет? – рек Кукан у меня из-под подола.

– Туман войны[331], тупоголовый ты кокни, – сказал я и вновь обратился к дожу: – Если позволите, ваша светлость. Прежде чем вы отвяжете Антонио от кресла, сдается мне, дилемма, повергшая в смятенье нашего юного судью, решаема. Шайлоку необходимо лишь возложить этот нож на одну из жаровен, расставленных здесь, пока лезвие не раскалится докрасна. А затем – сделать надрез этим сияющим клинком. Тем самым рана, им производимая, будет прижигаться, и так ни капли крови не прольется. Как только лезвие остынет, его можно будет накалить снова – и сделать следующий надрез. Так он получит свой фунт мяса, Антонио же не потеряет ни капли крови. Может возникнуть, как выражаются хирурги, некоторое неудобство, но закон будет удовлетворен. Метод сей часто используется на полях сражений при быстром лечении ран, не так ли, Яго?

Выглядывая из-за Бассанио, тот выглядел так, словно предпочел бы не высказывать своего мнения.

Антонио же сидел обалдевший: он пережил смертельную опасность и спасенье от нее, а теперь опасность вернулась снова. При этом от кресла его так и не отвязали.

– Яго, – произнес дож. – А вы почему здесь? Вам полагается предстать пред нами лишь через два дня.

– Да, Яго, – подхватил я. – Объясните, пожалуйста, что вы здесь делаете. Почему, практически убив своего командира и мою королеву, а также сплетя заговор против Венеции, вы явились на суд пораньше?

Шайлок поднял нож свой с пола и, сделав несколько мелких шажков, сунул его клинком в уголья той жаровни, что располагалась ближе. В этот миг Антонио, судя по виду, лишился чувств.

Яго подскочил ко мне и навис над моею беззащитной женскою фигуркой.

– Это… это не дочь Брабанцио, ваша милость.

– Он прав, ваша светлость, – проговорила Порция, уже, я полагаю, сообразив, что тут и как. – Эта женщина – самозванка. – Она подошла ко мне и выхватила у меня из рук веер. – Узрите!

Я сорвал с ее верхней губы усы.

– Узрите!

Она схватилась за перед моего платья обеими руками и сдернула его. Под разорвавшейся тканью обнаружился мой черный шутовской наряд.

– Узрите! – воскликнула она.

Я взялся за манишку ее поэтической рубахи и тоже рванул вниз. Под разорвавшейся тканью обнаружилось, что на ней больше ничего не надето.

– Узрите! – сказал я.

– Потрясные какие, – вымолвил Харчок и потянулся лапою к себе под юбки.

Порция, вдруг ощутив бюстом сквозняк, прижала к себе лоскутья и с криком побежала вон из залы манером до крайности немужским. К чести ее, галерку ее выход вдохновил на восторженные вопли.

Я стащил с головы вуаль и переступил через остатки платья Порции под хор изумленных ахов и восклицаний. Из горки юбок извлек своего Кукана.

– Харчок, сбегай-ка проверь, чтоб Порцию не постигли никакие неприятности.

– Порцию? – переспросил Бассанио.

– Да, это твоя жена, недоумок ты жатый. Ты и сам, впрочем, ступай.

– Фортунато, – проворчал Яго. Обратной дороги с пятачка перед судейским помостом у него теперь не было.

– Фортунато? – спросил дож – удивленный, однако, я надеялся, довольный. Остальные сенаторы, впрочем, похоже, не обрадовались совсем.

– Меня никто так не зовет, – сказал я.

– Мы думали, ты вернулся во Францию, – произнес дож.

– Знамо дело – эти два мерзавца и хотели, чтобы вы так думали. И подельник их Брабанцио заодно.

– Он обезумел, – произнес Яго. – Знаете же, сколько пьет дурак!

– Я был безумен, ваша светлость, но недолго. Когда эта парочка вместе с Брабанцио замуровала меня у него в подвале, оставив меня там подыхать, – а все из-за того, что меня прислала сюда моя королева, дабы противостоять зачину нового Крестового похода. Да, вот тогда безумье сколько-то меня не оставляло.

– Это нелепица, – сказал Яго. – Я простой солдат, я не решаю ничего в политике войны.

– Но решал бы, став командующим, правда? Назначенным Брабанцио.

Дож встал с места.

– Что ты мелешь, Фортунато? Брабанцио был моим любимым соратником, членом этого совета.

– А дожем не был, правда? – ответил я.

Но тут пришел в себя Антонио – и, стряхнув дурноту, увидел, что перед дожем стою я.

– Я знал, что он еще живой! – слабо вскричал он. – Я вам говорил!

Яго скривился и линзу своей ярости обратил на купца.

– Конечно, он живой, – стиснув зубы, проскрипел он. – С какой стати ему быть каким-то другим?

– Ваша светлость? Мой вексель? – подал голос Шайлок. Он как раз вытаскивал из огня раскаленный докрасна нож.

– Жди, жид. – Дож посовещался с пятеркой сенаторов-советников и, после обильных кивков со всех сторон, повернулся к зале и произнес: – По венецианскому закону обязательство Антонио признано недействительным, он может идти. Но, как юный доктор права постановил, ты, Шайлок, – чужеземец и, желая выплаты по векселю, нарушил закон Венеции. Потому-то он и недействителен.

– Знаете, – вмешался я, – ваша светлость, юный доктор права все ж никакой не доктор права, а и вовсе юная особа женского полу. И, кстати сказать, тот громадный пентюх, что выбежал со стояком за нею следом, тоже отнюдь не такая особа. Это я проясняю во избежанье дальнейшего недопонимания.