Корнилов - Владимир Федюк

В пять часов утра отряд Хованского высадился из вагонов в полутора верстах от станции Нахичевань. Пользуясь темнотой, добровольцы выбили со станции немногочисленные караулы красных. На рассвете отряд Хованского начал наступление вдоль железной дороги в направлении рабочего предместья Ростова — Темерника. В центре наступала Офицерская рота, на правом фланге казаки, на левом — Юнкерский батальон.

Добровольцы отбросили красных к окраине Ростова, но на правом флаге наступление захлебнулось. В распоряжении Хованского не оставалось резервов, и он приказал Офицерской роте и юнкерам отступать назад. Бой длился до темноты, отряд Хованского потерял убитыми и ранеными примерно четверть своего состава. Ночью добровольцы отошли на станцию Кизетеринка. Здесь выяснилось, что людей после боя нечем накормить. Добровольцы хотя бы имели с собой усиленный дневной паек, у казаков же не было и этого. В Новочеркасск был оправлен специальный нарочный, но и он не добился у интендантов ничего. Лишь с помощью местных дам-благотворительниц удалось собрать хлеб, чай и сахар и на другой день подвезти все это на позиции.

Очевидец этих событий бывший член Государственной думы Н.Н. Львов вспоминал: «Я помню завывание вьюги ночью на станции Кизетеринке. Штаб стоял в дощатых станционных постройках. Тусклый свет фонарей в полном мраке. На запасных путях теплушки; туда переносили раненых и клали их в солому на холоде… Ночью копали мерзлую землю… Полушубки, чулки, валенки носили людям в окопы. В ноябрьскую стужу они пошли кто в чем был». Утром 28 ноября на станцию прибыла из Новочеркасска сводная Михайловско-Константиновская артиллерийская рота с сотней казаков и донским артиллерийским взводом. Помощь могла появиться и раньше, но машинисты отказались вести паровоз, и замену им пришлось искать среди юнкеров.

У юнкеров-артиллеристов возникла идея соорудить бронепоезд. Железнодорожные платформы спешно укрепили шпалами, установили пулеметы, и первый бронепоезд Добровольческой армии был готов. За этот день особых изменений «ростовский фронт» не претерпел. Во второй половине дня красные попытались атаковать, но были отбиты. На следующий день противник вновь предпринял атаку, на этот раз поддержанный огнем с яхты «Колхида», стоявшей в фарватере Дона. Но у добровольцев к этому времени было уже два орудия, плюс пулеметы «бронепоезда». Красных удалось отбросить, несмотря на большие потери. На этот день потери добровольцев убитыми и ранеными составили уже 72 человека. Интересный факт с точки зрения характеристики состава первых добровольцев: из 51 человека, доставленных в областную больницу и лазарет Общества донских врачей, 48 составляли юнкера и кадеты.

30 ноября в Кизетеринку прибыл атаман Каледин, взявший на себя руководство операцией. Решающее наступление было намечено на следующий день. Здесь надо сказать, что и у красных дела обстояли не слишком хорошо. Стоявшие в Ростове четыре запасных полка объявили нейтралитет. Реально силы красных немногим превышали тысячу человек, хотя и в этом случае на их стороне был численный перевес.

Утром 1 декабря добровольцы пошли в атаку. Противник ожесточенно оборонялся, но неожиданно в тылу красных раздались орудийные залпы. Поначалу никто не понял, откуда взялась эта неожиданная помощь. Позднее оказалось, что это подошел из Таганрога отряд генерала Назарова.

В его распоряжении было всего полторы сотни добровольцев — офицеров и гимназистов, но главное — два полевых орудия. Силы невелики, но сработал эффект внезапности. Красные, атакуемые с двух сторон, бросили позиции и бежали. Окончательно Ростов был занят 2 декабря. В этот день главную улицу города — Садовую заполнила чисто одетая публика. Автомобиль атамана встречали цветами, невесть откуда взявшимися в декабрьский мороз. В этот же день в Новочеркасске хоронили убитых добровольцев. Посреди огромного войскового собора стояли девять простых гробов. Прощаясь с убитыми, Алексеев сказал: «Я бы поставил им памятник — разоренное орлиное гнездо, а в нем убитые птенцы — и на нем написал: “Орлята умерли, защищая родное гнездо, а где же были орлы?”». К сожалению, вопрос этот пришлось не раз задавать и позже.

Октябрьский переворот и приход к власти большевиков привел к тому, что юридический статус быховских узников оказался вконец запутанным. Они обвинялись в мятеже против правительства, которое само к этому времени прекратило существование. Казалось бы, теперь не оставалось никаких формальных препятствий, мешавших бегству. Тем не менее еще больше месяца Корнилов не предпринимал никаких активных шагов, направленных на то, чтобы покинуть Быхов.

Это объяснялось многими причинами. Первые дни и даже недели все были убеждены, что большевики долго не продержатся. Раз так, то не имело смысла торопить события. Еще более серьезной причиной было опасение того, что известия о бегстве Корнилова могут привести к падению фронта. Деникин писал: «Падение фронта! Этот фатум тяготел над волей и мыслью всех военачальников с самого начала революции. Он давал оправдание слабым и связывал руки сильным. Он заставлял говорить, возмущаться или соглашаться там, где нужно было действовать решительно и беспощадно… Даже когда разум говорил, что фронт уже кончен, чувство ждало чуда и никто не мог и не хотел взять на свои плечи огромную историческую ответственность — дать толчок к его падению — быть может последний».

Существовало еще одно обстоятельство. В распоряжении Ставки по-прежнему оставались огромные возможности. Владея ими, можно было помериться силой с большевиками. Пребывание в непосредственной близости от Могилева позволяло Корнилову надеяться на возвращение к активной роли военачальника и политика. 1 ноября 1917 года, ввиду безвестного отсутствия Керенского, начальник штаба Ставки генерал Н.Н. Духонин принял на себя обязанности Верховного главнокомандующего. В тот же день Корнилов обратился к Духонину с пространным письмом, в котором излагал свое понимание первоочередных мер. В письме говорилось: «По тем неполным, отрывочным сведениям, которые доходят до меня, положение тяжелое, но еще не безвыходное. Но оно станет таковым, если Вы допустите, что Ставка будет захвачена большевиками, или же добровольно признаете их власть». Корнилов предлагал немедленно перевести в Могилев один из чешских полков и польский уланский полк; занять Оршу, Смоленск, Жлобин и Гомель частями польского корпуса, усилив последний за счет казачьих батарей фронта; сосредоточить на линии Орша — Могилев — Жлобин все части чехословацкого корпуса, Корниловский полк и наиболее крепкие казачьи дивизии; сосредоточить там же все имеющиеся броневики с заменой их экипажей исключительно офицерами.

Важнейшим делом Корнилов считал создание в Могилеве или поблизости от него запаса оружия и боеприпасов для раздачи офицерам и добровольцам. Он полагал также необходимым установить прочную связь с донским, кубанским и терским атаманами, а также с польским и чехословацким комитетами. Духонин внимательно ознакомился с этим письмом, о чем свидетельствуют его пометки на тексте, но никаких серьезных мер не предпринял.

О генерале Н.Н. Духонине даже его враги вспоминали с симпатией. Совсем еще молодой для своей должности (ему только исполнился сорок один год), всегда подтянутый и даже щеголеватый, он умел произвести впечатление. Нередко бывает, что за блестящей внешностью скрывается личность пустая и обделенная талантами. О Духонине этого сказать было нельзя — деловой штабист и человек храбрый, о чем свидетельствовали ордена Святого Георгия IV и III степени[10] и Святого Владимира III степени с мечами. К тому же Духонин, что было гораздо большей редкостью, отличался честностью и прямотой и был напрочь лишен амбиций, которые двигали многочисленными в ту пору «кандидатами в Наполеоны».