Второе восстание Спартака - Андрей Константинов

Хямми едва заметно усмехнулся в усы.

– Ну, умею немношко...

На это Спартак зевнул во всю пасть и, буркнув: «Не зачто», – отвернулся. Финн, однако ж, уходить не думал.

– Ты странный человек, Спартак, – сказал он. – Непонятный.Как и все русские. Почему ты заступился за меня?

Ага, момент истины. Нашел время, рыбоед фигов.

– Потому что я честный, справедливый и добрый, –негромко ответил Спартак, не поворачиваясь. – И вообще очень-оченьхороший. Как и все русские. А теперь можно я посплю малость?

– Ты сражался против моей Родины, а теперь ты меняспасаешь... – чуть ли не нараспев сказал Хямми, не слушая. – Втридцать девятом вы говорили, что хотите помочь моей родине, а сами началивойну против нас, вдруг, без предупреждения... Помнишь песню проСуоми-красавицу, с которой вы входили в наш дом?

Спартак отчего-то сразу понял, о чем именно толкует финн.

Мы приходим помочь вам расправиться,

Расплатиться с лихвой за позор.

Принимай нас, Суоми-красавица,

В ожерелье прозрачных озер.

Много лжи в эти годы наверчено,

Чтоб запутать финляндский народ.

Открывай же теперь нам доверчиво

Половинки широких ворот...[33]

– И сейчас, победив и помогая, – продолжалХямми, – вы отнимаете мои земли, сажаете в лагеря моих земляков... –Он замолчал, а потом проговорил с тоской: – Я не воевал, я не состоял в«Шюцкоре»[34], я жил, никому не мешая, – но именно яоказался в русском лагере. Почему так? Почему бедной Суоми все время не везет ссоседями? Старики рассказывали, что даже шведы, воюя с Россией, всегдасражались до последнего финна... Почему так всегда, а, Спартак?

Сна, мать вашу разэдак, уже не было ни в одном глазу. Да чтоза дела, и здесь нема покоя! Нет, ну это ж надо – финн, болтливо сетующий насудьбу, это ж кому рассказать – не поверят. Ну я щас тебя, чухня задрипанная...Спартак повернулся на спину и, глядя в засиженный клопами потолок,проникновенно, но с едва сдерживаемой яростью – хотя Хямми-то тут причем? – произнес:

– Бедные вы бедные, ах как все вас, сиротинушек, обижают...В восемнадцатом году, например, – ой как обидели, да? Помнишь такоедело?.. А Густав ваш – прямо-таки овечка невинная...

– Маршала только не трогай, – глухо сказалХямми. – Он настоящий солдат. Вы первые ударили – он ответил...

– Ага, конечно, – едко отозвался Спартак. – Чегоего трогать! Маннергейм-то своих коммунистов поди не резал и с Гитлером совсемне ручкался... А знаешь, сколько людей, вот как ты, которые «не воевали, апросто жили, никому не мешая», – знаешь, сколько их перемерло от голода вЛенинграде, пока твой настоящийсолдат...

Он вдруг замолчал – своих в Ленинграде вспомнил – ирезко отвернулся.

Хямми не уходил, тоже молчал. Молчал долго. Так долго, чтоСпартак начал было кемарить. Потом наконец пробормотал отрывисто:

– Мир сошел с ума, Спартак. Людей на планете совсем мало, асвободного места сколько угодно... но люди почему-то любят жить кучно. Толкаясьв тесноте. Строя высокие дома и сидя на головах друг друга. Хотя пустой земливокруг полно. Но нам отчего-то нравится жить всем вместе. А вокруг столькосвободного места! Оттого-то и все беды, все войны оттого. Места нам мало... Ачто, разве на земле мало места? Разве мало места в Суоми? Посмотри, сколько унас места! Лес, озера, рыба... зверя много. А в других местах что, хуже?..Зачем драться за города? Построй дом где угодно и живи...

«Да чего ж тебе надо от меня, Руссо ты нашдеревенский, – с тоской подумал Спартак, – Жан-Жак домотканый...»

И спросил сквозь сон:

– Ты где по-русски научился калякать-то?

– Мир сошел с ума, – не слушая совершенно, тянул своюволынку Хямми. – Знаешь, простые финны, крестьяне, сейчас часто переходятграницу – новую границу – и убивают простых русских, крестьян, которые селятсяна наших местах[35]... – Он порывисто встал, выдохнулшумно. – Я в наши леса уйду. К себе. Где нет городов, людей и войны...

– Ну и счастливо, – сказал Спартак.

– А по-русски я с детства говорю, – наконец-таки соизволилобъяснить финн. – Мой отец возил рыбу в Петербург, и жена у него быларусская, я тоже хотел продавать рыбу в России. Но у вас случилась революция...Прощай, Спартак. Спасибо.

– Ага, – сказал Спартак.

* * *

...Давешние заморозки со снегом и метелью были, какоказалось, последней фордыбачной попыткой издыхающей зимы вернуть себеавторитет. Черта с два, ничего у нее не выгорело. Ниже плюс пяти температурауже не опускалась даже ночью, а днем так и вообще припекало по-летнему.Кучеряво! Перебедовали зиму, братва!

Было еще темно, но со стороны леса уже доносилось сонноещебетание. Ага, проснулись, твари крылатые. Скоро всех окрестных птах распугаютхриплые вопли проводящих утреннюю перекличку и злобное тявканье из собачника. Атам и лес переполнится треском и шумом валящихся деревьев...

Марсель дотянул папироску практически до конца, бросилполусантиметровый окурок на землю и придавил каблуком. Ну и где ты,мил-человек? Пора бы...

В тот же момент – мысли он, что ли, читает, сволочьабверская? – со стороны административного корпуса послышались приглушенныешаги. Знакомая, чуть шаркающая походка. Марсель скользнул назад, вжался в стенукочегарки, хотя его и так совершенно не было видно в сумерках, бесшумно выудилиз скулы[36] складень, раскрыл. Шаги приблизились, на фонемедленно светлеющего неба проявился силуэт человека... Бесшумный шаг вперед,левая рука на лоб Кума, правая, которая со складнем, – к кадыку. И чутьнажать лезвием, чтобы прочувствовал, чтобы проникся.

– Ну что, Куманек? – в самое ухо прошипел Марсель. Кумзамер. – Вот и смертушка твоя пришла, сечешь? Даже пикнуть неуспеешь... – и он убрал нож от горла начальника оперчасти. – Что жты, голубь красноперый, без шестерок-то своих ходишь, ведь не ровен часнапорешься...