Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Впервые Эльга видела его так близко.

Ссадина над бровью, ссадина на подбородке, привычно сбитые костяшки пальцев – следы недавней драки в Козарском конце. Шрам галочкой на переносице, заходящий на бровь – уже старый, побелевший. Еще один, такой же, виден белой чертой надо лбом, как просека в едва отросших после бритья волосах. Нос немного свернут на сторону, но не так сильно, как у Мистины: заметно, только если приглядеться.

Эльга отметила, что шрамы и ссадины идут этому лицу куда больше, чем цветной шелк и серебротканая тесьма.

– Чего ты пришел?

– Ты… ты зачем за приданым посылаешь: чтобы быть свадьбе или чтобы меня с глаз долой?

При своей неотесанности он был вовсе не глуп – заметил, какими глазами невеста смотрела на него при первой встрече.

– Ты знаешь норрёна мол[12]? – вместо ответа спросила Эльга.

– Йа висст[13], – несколько растерянно отозвался Ингвар. – А тебе к чему?

– Думала, ты здесь всю жизнь прожил, наверное, забыл. А в Волховце и в Ладоге сплошь варяги – там без него нельзя.

– Тебя ведь ладили за другого… за Дивислава зоричского. – Ингвар не пожелал уходить от разговора, ради которого явился. – Потому он и приданое перехватил. Ты чью голову-то хочешь – его или мою?

– Нужны мне очень ваши головы! – Эльга усмехнулась и повела плечом, дескать, вот безделица. – Плесковским моим родичам Дивислав больше глянулся: на дороге в Киев сидит. От Волховца нам толку мало: выход в море у нас свой есть, через Нарову…

– Где лиходеи засели?

– Вот их головы я и хочу. Пока за моего отца месть свершена не будет – ни за кого не пойду.

Все это время Эльга невольно пятилась, а Ингвар следовал за ней – кажется, тоже невольно, просто по привычке преследовать убегающую добычу.

Осознав, что уже прочно загнана в угол и выход на волю перекрыт темно-красным кафтаном с синей отделкой и серебряной тесьмой, Эльга вдруг сама сделала маленький шаг к Ингвару и положила ладони на его широкую грудь.

Он слегка переменился в лице: не ждал этого, но тут же почти безотчетно обнял ее обеими руками за пояс.

Однако она крутанулась вокруг его бока, выскользнула из угла, убрала руки и отскочила, подавляя смех. Растерянность на его лице ее позабавила.

– И без приданого свадьбе моей не бывать! – пропела Эльга, отходя к оконцу. – Я ведь тебе не полонянка! У меня одних рушников браных – сорок штук!

– Кожух, что ли, шить из них! – с досадой ответил Ингвар, понимая, что его дразнят, как дурачка. – Я вот тебе сорок шкур лиходеев ваших привезу!

– Привезешь – тогда пойду за тебя.

– Слово?

Ингвар вдруг протянул ей руку ладонью вверх, словно предлагал заключить соглашение.

Эльга опустила взгляд к его широкой мозолистой ладони. Обручение и его подтверждение, сделанное родичами, – это одно. Но он хотел знать, идет ли она за него доброй волей.

– Моего слова хочешь девичьего?

Она выразительно и насмешливо взглянула на жениха, не торопясь коснуться его руки.

– А нет – давай хоть поцелуемся!

Ингвар снова подался к ней и попытался схватить за плечи; но настороженная Эльга ожидала выпада и ловко увернулась, а потом бросилась к двери.

Больше она не даст загнать себя в угол!

Со всех ног она пронеслась через двор и ворвалась в гридницу.

Здесь уже вовсю шумел пир: расстегнув дорогие кафтаны до пояса, воеводы, бояре и кмети ели, пили, пихали друг друга обглоданными костями, загребали прямо горстью кислую капусту из широкого расписного блюда; кто-то уже пел походные песни.

В увлечении веселья Эльгу заметили не сразу. Она прошла к Мальфрид и взяла у нее кувшин, чтобы заново обнести воевод пивом.

Она надеялась, что среди этих раскрасневшихся лиц ее румянец не бросится в глаза.

Хотелось смеяться, будто она победила в трудной ярильской игре, требующей скорости и ловкости.

«Поцелуемся!» Ага, сейчас! Укладки привези сперва!

Но не сказать, чтобы мысль о поцелуе показалась ей неприятной.

Конечно, Ингвар не красавец: и росточком не вышел, и лицо простецкое, брови рыжеватые и зубов недочет, но…

И в чертах его, и в линии чуть покатых широких плеч было что-то привлекательное. Рохлей его не назовешь.

А что не справился с ней – так это кто еще сумеет!

Настали Дожинки…

Казалось бы, они и раньше приходили каждую осень, но за этот год все так переменилось, что и Дожинки сделались для меня чем-то совершенно новым. Даже не за год – за несколько месяцев, за минувшее лето.

Могла ли я год назад вообразить, что не просто выйду в следующий раз на ниву с серпом в руке – но выйду во главе целой толпы женщин куда старше меня, разодетых в лучшие наряды!

Что это я, совместно с мужем-князем, буду свивать Велесов сноп, одевать его в «божью сорочку», которую сама сшила и украсила, понесу его в святилище, возложу на камень, обрызгаю медом и трижды подниму чашу с зерном к ликам богов за целое племя зоричей!

Никак я не сумела бы этого вообразить. В самых вольных полетах мысли я могла увидеть, как нечто подобное делает Эльга, а я лишь стою рядом, подаю ей чаши или соломенные жгуты…

Благо, мы всему учились вместе, и я знала, что как делать.

И все же первые месяцы замужества я тогда прожила как во сне.

Мне повезло, что боги послали мне Держану.

Это была хорошая женщина. Другая на ее месте, за много лет привыкнув быть хозяйкой в этом доме и ревнуя память сестры, постаралась бы испортить мне жизнь, навести остуду между мной и мужем, а то и вовсе сжить со свету. Она ведь годилась мне в матери и, конечно, как княжья дочь и вдова, ведала очень много.

Но мы жили дружно. Я охотно спрашивала у нее совета во всем, чего сама пока не знала, а она наставляла меня ласково, как родная мать.

А ведь я сделалась не просто женой, но и княгиней, то есть матерью целого племени!

И пятерых детей Дивислава от первой жены.

Из них старший, Зоряшка, был всего на год меня моложе – вздумай Дивислав взять меня за него, а не за себя, никто бы не удивился. Не я наставляла его, а он учил меня, из каких родов слагается племя зоричей и чем они славны. Он был толковый отрок. Мы с Держаной порой мечтали, как через год-другой подберем ему невесту…

Видела бы меня Эльга!

Вот бы она удивилась, глядя, как я сижу в обчине на почетном месте во главе стола, в красном уборе молодухи, в шелку и серебре, а седые старики именуют меня «матушкой»!