Он придет - Джонатан Келлерман

– Ах да, оживить… Конечно. Ну, произошла трагедия, по-другому не скажешь, а ваш доктор был еще слишком молод, чтобы встретить ее во всеоружии. Он женился на втором курсе, на замечательной девушке из хорошей портлендской семьи. Замечательной, но не из своего круга – у Двух Сотен принято заключать браки исключительно между своими. Их помолвка стала для всех большим сюрпризом. Через шесть месяцев эта девушка родила сына, тогда-то загадка и разрешилась. На некоторое время неразлучная троица вроде как распалась – Хикл с Хейденом отвалились сами по себе, когда Уилли возложил на себя обязанности женатого человека. Потом жена и ребенок погибли, и Главы вновь воссоединились. Я считаю вполне естественным, когда после такой потери человек ищет успокоения в кругу друзей.

– Как это произошло?

Ван дер Грааф заглянул внутрь стакана и опрокинул в рот последние капли.

– Девушка – мать – везла ребенка в больницу. Он проснулся с крупом или еще какой-то такой хворью. Ближайшее отделение экстренной помощи – в Детской ортопедической больнице, в университете. Это были ранние утренние часы, еще темно. Ее машина слетела с моста Эвергрин и упала в озеро. Нашли ее только днем.

– А где был доктор Тоул?

– Учился. Корпел над учебниками всю ночь напролет. Естественно, это вызвало у него чувство вины – он был потрясен, абсолютно раздавлен. Наверняка винил себя, что не поехал с ними и сам не утонул. Знаете, наверное, каким самобичеванием занимаются те, кто потерял близких…

– Действительно, трагедия.

– О да. Она была славная девушка.

– Доктор Тоул держит у себя в кабинете ее фотографию.

– Малый не без сантиментов, выходит?

– Думаю, что так. – Я отпил немного виски. – Значит, после той трагедии он стал больше общаться с друзьями?

– Да. Хотя стоило вам употребить это слово, как я кое-что осознал. По моему разумению, дружба подразумевает взаимную привязанность, некоторую степень взаимного восхищения. Эти же трое всегда выглядели такими мрачными, когда были вместе, – они словно не получали удовольствия от компании друг друга. Я никогда не знал, что их на самом деле связывало, но такая связь действительно существовала. Уилли поступил на медицинский – и Стюарт потащился следом. Эдвин Хейден учился на юрфаке в том же университете. Они обосновались в одном городе. Не сомневаюсь, что вы свяжетесь с остальными двумя, чтобы набрать хвалебных цитат для вашей статьи. Если вообще будет какая-то статья.

Я заставил себя оставаться спокойным.

– Что вы хотите сказать?

– О, по-моему, вы прекрасно понимаете, о чем я, мой мальчик! Я не собираюсь требовать у вас какие-то документы, подтверждающие, что вы тот, кем назвались, – это все равно ничего не доказало бы, – потому что вы представляетесь мне приятным интеллигентным человеком, а сколько у меня здесь бывает народу, с которым я могу так вот запросто поболтать? Сказано достаточно.

– Я ценю это, профессор.

– Еще бы. Уверен, что у вас есть весомые причины расспрашивать меня об Уилли. Уверен, что они слишком скучны, и у меня нет никакого желания про них знать. Я вам помог?

– Вы мне более чем помогли.

Я наполнил оба стакана, и мы вместе выпили, не обменявшись и словом.

– Нет ли у вас желания еще чуть-чуть помочь мне? – спросил я.

– Смотря в чем.

– У доктора Тоула есть племянник. Тимоти Крюгер. Мне интересно, не сможете ли вы и про него что-нибудь рассказать.

Ван дер Грааф трясущимися руками поднес стакан к губам. На лице его сгустились тучи.

– Крюгер! – Эта фамилия прозвучала у него как ругательство.

– Да.

– Кузен. Дальний кузен, не племянник.

– Кузен так кузен.

– Крюгеры. Древний род. Пруссаки, все до единого. Политические воротилы. Могущественное семейство. – Его медоточивость доброго дедушки как рукой сняло, и он выплевывал слова с механической интонацией автомата. – Пруссаки.

Профессор сделал несколько нетвердых шагов, но вдруг замер и уронил руки по бокам.

– Все это явно имеет какое-то отношение к полиции, – произнес он, словно рассуждая вслух.

– Что заставляет вас так думать?

Его лицо потемнело от гнева, и он вздернул кулак над головой – грозный вестник гибельной судьбы.

– Не делайте из меня дурака, молодой человек! Если речь идет о Тимоти Крюгере, то ничего другого и быть не может!

– Да, это действительно часть уголовного расследования. Но я не могу вдаваться в подробности.

– Да ну? Я распустил с вами язык, не пытаясь вызнать ваши истинные намерения. Секунду назад я предполагал, что они просто скучные. Теперь я другого мнения.

– Что в имени Крюгера так пугает вас, профессор?

– Зло, – сказал он. – Зло меня пугает. Вы говорите, что ваши вопросы – это часть уголовного расследования. Откуда мне знать, на чьей вы стороне?

– Я работаю с полицией. Но я не полицейский.

– Терпеть не могу, когда говорят загадками! Либо будьте правдивы, либо убирайтесь к черту!

Я поразмыслил, что же делать.

– Маргарет Доплмайер, – произнес я наконец. – Я не хочу, чтобы она потеряла работу из-за того, что я вам скажу.

– Мэгги? – Он фыркнул. – Не переживайте за нее, я не собираюсь направо и налево кричать, что это она привела вас ко мне. Она совсем повесила нос, ей нужна интрига, чтобы вновь обрести вкус к жизни. Я достаточно много общался с ней, чтобы понять: она изо всех сил цепляется за теорию всемирного заговора. Помашите перед ней чем-то подобным, и она кинется к вам, как форель на мушку. Убийство Кеннеди, неопознанные летающие объекты, кариес – все это результат всеохватного сговора анонимных злых гениев. Не сомневаюсь, что вы это уже поняли и удачно этим воспользовались.

В его устах я выглядел конченым макиавеллистом[99]. Я не стал это оспаривать.

– Нет, – сказал ван дер Грааф. – У меня нет интереса разрушать жизнь Мэгги. Она мой друг. А кроме того, моя преданность данному заведению далеко не слепа. Я терпеть не могу некоторые стороны этого места – моего настоящего дома, если хотите.

– Вроде крюгеров?

– Вроде окружения, которое позволяет процветать крюгерам и иже с ними.

Он пошатнулся, слишком большая голова свесилась набок.

– Выбор за вами, молодой человек. Выкладывайте или проваливайте вон.

И я ему все выложил.

* * *

– Ничего в вашей истории меня не удивляет, – сказал профессор. – Я не знал ни о смерти Стюарта Хикла, ни о его сексуальных предпочтениях, но ни то ни другое меня ничуть не шокирует. Он был плохим поэтом, мистер Делавэр, очень плохим, – а для плохого поэта не существует никаких границ.