Царские забавы - Евгений Сухов

— Государь Иван Васильевич, не сердись на нас… если что не так, — поднялся с дубовой скамьи ростовский владыка, стараясь не смотреть на полысевший череп государя. А Иван Васильевич надел золотой венец. — Все, что мы делаем, государь, идет для блага нашей веры, для чистоты духовной. Не сердись на нас, если посчитаешь…

— Приговор! — чело государя собралось от гнева в морщины.

Помолчал владыка, а потом продолжил:

— Не можем мы тебя простить, государь, но и суда над тобой большего, чем божий гнев, не сыскать!.. Видя твое смирение и покаяние, решили не предавать тебя анафеме, но детей, что родятся от четвертого брака, считать зазорными младенцами.

— Суровы вы, старцы.

— Это еще не все, государь… Вот наша епитимья — не дозволено тебе входить в церковь до самой Пасхи. Слушай далее, государь… На Пасху в церковь войдешь, но будешь стоять только с припадающими грешниками, после года можешь стоять с верными и только на третью Пасху можешь прикоснуться к святым таинствам. А уж затем по праздникам владычным можешь вкушать богородичный хлеб, пить святую воду и есть чудотворные меды. С этого года позволено тебе, Иван Васильевич, раздавать милостыни без счета и тем самым можешь замаливать свой грех.

— Строго мы меня судите, владыки, неужели для государя вашего милости никакой не найти?

— Есть милость, Иван Васильевич, — ровным голосом продолжал владыка, — если надумаешь пойти войной против своих врагов и недругов божьих. Отпустит тебе церковь часть твоих грехов! В этом случае святые отцы и освященный собор взвалят епитимью на свои плечи. А еще, государь, каждый день бить тебе до тысячи поклонов, каждый божий день и так три года!

— Господи, ополчилась русская земля супротив своего царя! Даже старцы святые в подмоге отказывают.

— Полно тебе, государь, не бранись понапрасну. А еще святой собор решил, чтобы не было глумления над православной верой, кто бы надумал, из гордости или тщеславия ради, от смерда до царского корня, дерзнуть на четвертый брак, тот будет проклят святой церковью! Аминь.

Циклоп Гордей покидал Москву в смятении.

Душа напоминала дремучую чащу — не было в ней дороги, не отыскать тропы, эдакая величественная засека из гигантских елей и пихт, через которые не сумел бы перескочить даже сохатый. Не находилось сил, чтобы разгрести этот завал, куда проще предать его святому сожжению, чтобы уже на пепелище отстроить храм.

Вот потому Гордей Циклоп спешил в монастырь, который был бы способен распалить гигантский костер.

Гордей Яковлевич шествовал на самую окраину Северной Руси, где, по его мнению, обреталась истинная вера. Православие нужно искать в тишине — в скитах, пустынях, подходят для моления небольшие монастыри со строгим и праведным уставом, у которых земли ровно столько, чтобы схоронить усопшего чернеца, а забота братии заключается в том, чтобы отвоевать у камней место для жития, где можно было бы печься о душе и молить прощения перед богом о всех грешных.

Гордей Циклоп решил добираться до окраинных земель пешком, без конца отказываясь от милости ездоков подвезти монаха на справном жеребце. Бывший тать не желал причинять неудобства даже скоту, а потому, поклонившись низенько, отказывался от услуг и брел дальше.

Гордея Яковлевича узнавали и, расступившись, пропускали вперед, а затем долго смотрели в спину знаменитому разбойнику. Каждый хотел услышать — какая такая печаль могла согнать царя воров с башни и бросить на дорогу, где было место только для бродячих монахов и нищих.

Но государям вопросов не задают.

Только однажды какой-то бесшабашный дерзко попридержал Гордея Циклопа за рукав и вопрошал:

— Уж не Гордей ли Яковлевич к нам с небес упал? Слыхали мы, что в Стольной Гришка татями заправляет. Видать, для двоих места в Москве быть не может. Выжили тебя, Гордеюшка?

В волчьей стае всегда норовят укусить слабейшего, вот оттого участь хромого волка — это плестись за подрастающим молодняком и, поджав хвост, сносить обиды.

— В монастырь иду, — сдержанно произнес разбойник, — это врата рая, а они отворены для всех.

Долгое время Гордей Яковлевич жил в скиту, который выстроил в северной глухомани среди болот и непролазной топи. Здесь, по его пониманию, и должно было состояться очищение бывшего татя. А когда молитвы отскоблили налипшую скверну и душа стала такой же ясной, как утренний свет, бывший тать предал огню соломенный дом, спалив с ним вместе не только дурные помыслы, но и всю свою прошлую жизнь и, освободившись от давящего груза, углубился еще далее в северные леса.

Гордей был наслышан о том, что на одном из островов Студеного моря стоит монастырь со строгим уставом, который был так же суров, как порыв северного ветра, как шквал пенящихся волн, как промокшая от дождя ряса и как одубевшие от стылого мороза лапти.

Многие монахи поговаривали о том, что даже греческие обители, славившиеся всегда своим аскетизмом, были не так требовательны, как этот осколок православной веры, затерявшийся на одном из островов Белого моря. Не многим была под силу тяжесть сурового бытия, но кто оставался в стенах монастыря хотя бы на месяц, лучше дома уже не искал.

Поговаривали, что большая часть монахов состояла из поморов, сумевших уцелеть после шторма. Лишившись сотоварищей и шхун, а также следуя клятве, данной перед отбытием в океан, они уходили в монастырь — молиться о всех погибших.

Да и сама обитель мало чем отличалась от Ковчега. Вырос монастырь из каменного брега и казался таким же естественным продолжением, как вычерченная прибоем на песку кривая линия, как глыбины, поросшие серым лишайником. Ровный ряд стен напоминал высокие борта величественного струга, устремленного в середину открытого моря, и когда волны накатывались на остроугольные камни, разбиваясь в водяную пыль, казалось, что монастырь оставил злосчастный берег и пустился искать обетованную землю.

Монастырь стоял на самом верху, принимая башнями всю злобу ветра так же достойно, как ратоборец берет грудью первый удар. И, глядя на возвышающуюся махину, трудно было представить силу, способную низвергнуть ее вниз.

Сказывал народ, что кроме поморов в монастыре строгий обет держала дюжина бывших разбойников, которые, покаявшись в грехах, приняли постриг и теперь совсем не отличалась от прочих аскетов.

Прошлая их жизнь была забыта и находилась вдали от береговой линии, там, где не видно было ни монастыря, ни Студеного моря.

Главным промыслом монахов оставалась рыба. Своим ремеслом они совсем не отличались от учеников Христовых, которые были такие же справные рыбаки.

Окраина северных земель жила с сотворения мира по своему уставу. Не было над ней никогда ни княжеской, ни боярской воли. О грозном разбойнике Гордее Яковлевиче здесь не слыхали.

И он без страха показывал люду кривой лик.

Когда Гордей заводил речь о приморской обители, рыбаки только хмыкали.