Царские забавы - Евгений Сухов

Новая государева родня ворвалась в палаты дворца голодной ордой — облачилась в казенные кафтаны, натянула на лбы горлатные шапки и ходила в них так же важно, как совсем недавно шествовали в дорогих нарядах любимцы Марии Темрюковны.

Анна оказалась особой примерной и кроткой и внимала словам государя так же трепетно, как козочка звучанию пастушечьего рожка. В отличие от своей многочисленной родни царица не просила для себя ничего. И тогда государь решил сделать для жены подарок.

— Анна, назови мне свое желание, если это в моих силах, я его исполню, — Иван Васильевич нежно взял супругу под локоть, когда они возвращались после обедни во дворец из Успенского собора.

Анна отвечала с улыбкой:

— Освободи меня от опеки ближних боярынь. Они прислуживали еще Марии Темрюковне и не будут мне преданными.

Государь малость отстранился, но локоток царицын не отпустил:

— Ты много от меня просишь. Это гораздо дороже, ежели бы ты пожелала воз золота. А что я скажу боярам, чьи жены служат в тереме? Может, у тебя имеется еще какое-нибудь желание?

— Нет, государь.

О том, что Анна не так слаба, Иван Васильевич убедился уже на следующий день: царица не допустила во дворец боярынь, что служили прежней хозяйке, и пожелала видеть в тереме новых девок и баб.

Иван Васильевич почесал в раздумье бороду и неожиданно для всех решил исполнить прихоть государыни: повелел разогнать старых боярынь, которые служили не только при Марии Темрюковне, но были верховными еще при Анастасии Милостивой.

Девок для терема государыня отбирала сама, благо боярышень во дворце было превеликое множество. В выборе служанок Анна оказалась такой же привередливой, как Иван Васильевич на смотринах царских невест. В сопровождении многого числа боярынь и стрельцов она ходила по московским дворцам, заглядывала в палаты и, поманив пальцем понравившуюся девушку, вопрошала:

— В услужение к царице хочешь пойти? В золоте ходить станешь.

— Спасибо, государыня-матушка, — припадала к руке восемнадцатилетней царицы боярышня. — Весь век на тебя молиться буду за милость великую!

Анна в неделю заменила в своих покоях всех кравчих и верховных боярынь, многих боярышень и сенных девиц, а от вновь набранных княгинь и мамок требовала почти холопьего поклонения. Особенно государыня привечала белошвеек, которые сумели украсить царицыну светлицу золотыми и шелковыми вышиваниями. Окна, потолки и двери были устланы так нарядно, что могли соперничать с покровами и плащаницами. Царица и сама была изрядно искусна в вышивании и, собрав знатных мастериц со всей округи, подбирала с ними узоры для святительских шапок и епитрахилей.

Казалось, государыня задалась целью окружить себя красотой, которая могла бы соперничать с небесной благодатью, и только ближние девицы знали, что лепота была всего лишь силками, благодаря которым мудрая царица хотела заполучить своевольного государя к семейному столу.

Похоже было, что Иван Васильевич уже тому и не противился — он устал от многошумных пиров, бесконечных забав и охоты и теперь проводил время в царицыной светлице с не меньшим желанием, чем когда-то на бравых молодецких пирушках. Анна сумела создать Ивану домашний уют, от которого он успел отвыкнуть. Все здесь было: и женино ласковое словцо, и прикосновение хрупких рук, и взгляд такой нежной силы, от которого способен был плавиться воск.

Иван Васильевич все больше времени оставался на женской половине, все реже показывался среди опришников, и Малюта Скуратов со товарищи начал беспокоиться, что может наступить такой день, когда караульщики прикроют двери дворца перед прежними любимцами.

В неожиданном отчуждении государя к своим слугам опришники дружно винили Анну Колтовскую и со злостью называли ее «перестарком», забывая о том, что царице едва минуло осьмнадцать лет.

Скоро царь совсем переселился на женскую половину дворца, даже доклады бояр Иван принимал в светлице в окружении многого числа девок, которые, подобно самым приближенным слугам, обступали его со всех сторон и готовы были выполнить любую прихоть. Царю очень льстила почти собачья покорность девиц, нравилось ему заглядывать в их потупленные очи, в которых порой полыхало пламя такой силы, что могло спалить не то что дворец, весь Кремль обратить в прах!

И частенько, пользуясь правом господина, Иван Васильевич удалялся с сенной боярышней в дальние покои.

Царица Анна ревновать не умела и смотрела на похождения супруга так же, как любопытная девчушка наблюдает за «ухаживанием» дворового кобеля.

Глядя на улыбчивое лицо Анны, бояре не сомневались в том, что царице доставляет удовольствие, когда самодержавный взор останавливается на одной из ее боярышень. Поклонится низенько Анна государю и проводит мужа с соперницей до дверей опочивальни.

Иван Васильевич все более отдалялся от опришников, частенько государь отменял доклады и, запершись с дюжиной девиц, слушал их дивное пение. Иван отгородился от надоевших слуг многими девицами, и, прежде чем попасть в царицыну светлицу (где обыкновенно он коротал свое времечко), приходилось звать одну из сенных девок, которая могла надоумить, когда и как следует подступиться к самодержцу.

Более всех лютовал Малюта Скуратов. Оставленный своим господином, он неприкаянно бродил по двору и, уподобляясь свирепому псу, рыкал на каждого, кто попадался ему навстречу. Не однажды Малюта являлся к порогу царицыной светлицы, пытаясь увидеться с государем, но девки, всегда помня о тайном наказе матушки, выставляли Скуратова-Бельского из избы.

Малюта, лишенный хозяйской опеки, одичал совсем. Даже облик его изменился: он осунулся, стал грузен, а волосья на его макушке топорщились во все стороны, как будто по ним липким шершавым языком прошлась корова.

Думный дворянин люто возненавидел царицу и нашептывал сотоварищам о том, что Анна желает вывести опришнину.

— Всех, говорит, изведу, — сокрушался Григорий Лукьянович, — от заведенных порядков ничего не оставлю. Сказывает, что сама править хочет. Вместо Ивана.

Опришники втихомолку горевали, но тягаться с царицей не могли, а потому толпились у женской половины дворца, как совсем недавно в Передней у государя, дожидаясь царской милости предстать перед его светлыми очами. Вместе со всеми, лишенный былых благ, томился у терема и Григорий Лукьянович Бельский-Скуратов.

Слух о злобных речах Малюты Скуратова непременно доходил и до царицы. Выслушав внимательно шептуна, Анна награждала его серебряной полтиной и в который раз обещала прибить злой язык думного дворянина к Позорному столбу на Красной площади.

Война между Малютой и царицей разгоралась.

* * *

Жизнь во дворце за последние полгода почти не изменилась, правда, государь присмирел и совсем отказался от былых безумств, рассказы о которых гуляли по большим и малым городам России.

Государь поменял даже прежний распорядок.