Гремучий ручей - Татьяна Корсакова

Он не стал спрашивать, кто такой Митяй, как не стал спрашивать, откуда она знает. Доверился. После того, что случилось с ним в тумане, доверять этой девочке он мог безоговорочно. Наверное, ему она тоже доверилась, если взяла с собой. Или просто выхода у нее другого не было? Может, без него ей было бы проще и легче. Может, он для нее сейчас обуза.

– Я не знаю, где дядя Гриша. – Ее голос тоже сбивался от быстрого бега. – Боюсь, с ним случилось что-то страшное. Но я знаю, где искать Митяя. Надеюсь, что знаю. Только надо спешить, Севочка.

Севочка… Так ласково его называла только мама. А теперь вот и Татьяна. Она его – Севочка, а он ее – Татьяна. Забавно…

Они уже почти справились, почти добежали до часовни, когда из тумана им на встречу вынырнули две черные молчаливые тени. Не псы фон Клейста – овчарки охраны. Всеволод дернул Татьяну за руку, пытаясь остановить, толкнуть к себе за спину. Но она высвободилась с какой-то удивительной легкостью, заступила псам дорогу, замерла. Он тоже замер, готовый к страшному. Но страшное не случилось. Псы упали на землю, словно натолкнулись на невидимую преграду, прямо в прыжке натолкнулись. Упали, заскулили, на брюхах поползли к Татьяниным ногам.

– Они не виноваты, – сказала она шепотом. – Не виноваты, что у них такие хозяева. Пойдем!

Теперь уже она схватила Всеволода за руку, потянула за собой. Псы остались лежать на земле.

В часовне было светло, насколько это вообще возможно поздним вечером. В стрельчатые окна пробивался лунный свет. Туман гасил его яркость, но все же света хватало, чтобы осмотреться.

– Мы искали, – сказал Всеволод шепотом. – Мы с Григорием здесь все обшарили.

Ему было важно, чтобы она поняла: он тот, кому Григорий доверил свою тайну. Ему доверил, ей – нет, но она все равно знает больше. Откуда знает?

Татьяна ничего не ответила. Она стояла в самом центре просторного помещения, словно бы прислушиваясь к чему-то. Точно прислушиваясь, потому что глаза ее в этот момент были закрыты. Как она собирается искать тайный вход с закрытыми глазами? Что за несусветная глупость!

Она не собиралась искать, она точно знала, где искать. Через мгновение она двинулась в дальний угол, в тот самый угол, который они с Григорием осмотрели первым. Они осмотрели, а она знала. Тонкие пальцы заскользили по кирпичной кладке. Так слепые люди изучают попавшийся им на пути незнакомый объект. Татьяна изучала недолго и, кажется, ничего не сделала, а часть стены пришла вдруг в движение, и через несколько мгновений перед ними оказался узкий черный проем. Пройти в него можно было, лишь нагнувшись, но можно! Оттуда, из темноты, тянуло холодом и сыростью. К сырости примешивался какой-то тяжелый, тошнотворный запах. Татьяна уже шагнула было к проему, но Сева крепко сжал ее руку, сказал тихо, но твердо:

– Я вперед.

Она не стала спорить. В ее синих глазах ему почудился страх и неуверенность. Девчонка. Очень смелая, очень необычная, но все равно девчонка. А он мужик, он должен принимать решения и действовать.

Лестницу в темноте было не разглядеть. Приходилось двигаться наощупь, шаря рукой по влажным каменным стенам, нащупывая ногами края узких и крутых ступеней. Здесь, под землей, было не только темно, но еще и очень тихо. Так тихо, что Всеволод отчетливо слышал биение своего сердца. Своего, Татьяниного и, кажется, еще чьего-то…

Сначала он пытался считать ступени, но потом решил не отвлекаться. А когда лестница закончилась и ноги ступили на ровную поверхность, Всеволод увидел крошечный огонек. В первый момент показалось, что это свеча, но очень скоро он понял, что это стоящая на земляном полу керосинка. Керосина в ней оставалось немного, поэтому огонек был такой слабый. Но света его еще хватало, чтобы разглядеть дубовую дверь, запертую на тяжелый железный засов. Позади шумно вздохнула Татьяна, крепко-крепко сжала его руку.

– Все будет хорошо, – сказал Всеволод одними губами, но Татьяна его услышала, подошла вплотную. Так близко, что он почуял тонкий аромат, исходящий от ее волос.

Сказать по правде, они рисковали, спускаясь в подземелье вообще без оружия. Если бы Татьяна дала ему время, чтобы подумать, он бы не допустил такой непростительной ошибки. Но теперь уже поздно. Теперь в нем росла и крепла уверенность, что даже сейчас они, возможно, уже опоздали.

– Отойди подальше, – сказал он все так же шепотом и решительно положил руку на засов.

Татьяна снова шумно вздохнула, но шаг назад сделала, подняла с земли керосинку, освещая дверь, а Сева всем своим весом навалился на засов. Сначала показалось, что ничего не происходит, а потом засов с тихим скрежетом начал медленно сдвигаться в сторону. Сева приготовился. К чему? Да к чему угодно! Но в первую очередь к нападению, к тому, что из двери на них ринется нечто страшное.

Ничего не произошло. Никто не ринулся. Тишину снова нарушало лишь бешенное биение их сердец. А потом раздался голос. Он был слабый, скрипучий и злой.

– Ну, чего не входишь, упырина фашистская?

За спиной у Всеволода тихо всхлипнула Татьяна, всхлипнула, оттолкнула, протискиваясь мимо него в дверной проем.

– Митяй, – позвала она шепотом. – Митяй, это я – Таня Барташова.

– Танька?.. – В голосе мелькнуло удивление, но тут же сменилось злостью: – Снова морочишь, упырина? Не понял еще, что не поддаюся я на твои чертовы штучки?

А Татьяна уже подняла керосинку высоко над головой, давая возможность Митяю рассмотреть себя, а Всеволоду рассмотреть Митяя.

Он увидел его не сразу. Взгляд шарил по утопающей в тенях комнате. Кровать, кресло, шкаф с книгами, стол, на столе – бутыль с чем-то прозрачным и огрызок хлеба, к которому воровато крадется тощая крыса. Где же Митяй?

Митяй сидел на старом, полуистлевшем ковре, прижавшись спиной к каменной стене, обхватив руками колени. Изможденный, грязный, с диким взглядом и всклокоченными белыми волосами, с исполосованной, покрытой рубцами и ранами шеей.

– Митенька, это в самом деле я. – Татьяна шагнула к нему, а он дернулся, словно уклоняясь от удара. – Митяй, я тебе не мерещусь. Мы тебя нашли.

Она присела перед ним на корточки, протянула руку, но всклокоченной головы Митяя так и не коснулась. Митяй оскалился совершенно по-звериному, кинулся вперед, с рычанием опрокидывая Татьяну на спину, вышибая из ее рук керосинку.

– У-у-упырина! – рвались из его горла почти нечленораздельные звуки. – У-убью, гадину! Голыми руками придушу!

Он и пытался придушить, тянул к Татьяниной шее пальцы с обломанными ногтями, скалил крепкие белые зубы. Ступор прошел быстро, Всеволод схватил Митяя за плечи, потащил, поражаясь, откуда столько яростной силищи в этом тщедушном, наполовину обескровленном теле. Теперь он точно знал, что делал фон Клейст с этим пацаном. Век бы такое не знать, но вот она – правда. И жить им всем с этой правдой до самой смерти. Возможно и жить-то осталось недолго.

А пламя, вырвавшееся из стеклянного плена керосиновой лампы, уже с жадностью лизнуло ковер, шустро рвануло вверх по мятой скатерти, прогоняя со стола крысу. Запахло дымом. Татьяна сидела на полу с широко открытыми глазами и словно бы не замечала происходящего, смотрела в пустоту перед собой, не помогала усмирять Митяя, не тушила пожар. Значит, придется Севе самому.