Первичный крик - Артур Янов

Эллис упоминает об эмоциях, разрушающих представление о собственной личности. Это утверждение встречается во многих научных теориях. Мне же думается, что не существует таких эмоций, которые разрушали бы представление человека о собственной личности, его «я». Разрушительное действие оказывает скорее отрицание этих чувств. Чувства не могут быть разрушительными для представлений о собственной личности, поскольку принадлежат этой личности. То что часто считают деструктивной эмоцией — гнев — возникает в результате боли от отрицания собственного «я». Отсутствие чувства, вот что разрушает личность и ее представление о самой себе, и, кроме того, отсутствие чувства позволяет разрушать личности других людей.

Если верно, что невротик поступает иррационально, потому что говорит себе неверные фразы, то почему тогда многие из нас не могут измениться, даже говоря себе очень правильные фразы? Курильщик может не переставая говорить себе, что 70 процентов курящих умирают от рака легкого, но все равно продолжает ежедневно выкуривать пачку сигарет. Алкоголик может на чем свет стоит клясть спиртное за то, что оно разрушает печень, и вслед за этим выпить пятый задень стакан виски. Гомосексуалист может сколько угодно говорить о своей любви к женщинам, но продолжать совокупляться с мужчинами. Если он ненавидит женщин, то он их ненавидит. В его ненависти нет ничего рационального. Эта ненависть есть квинтэссенция старого, погребенного в душе первичного чувства, и чувство это нельзя изменить, как я считаю, до тех пор, пока это застарелое чувство не будет вновь пережито и разрешено. Гомосексуальная ненависть к женщинам могла сформироваться за годы ужасных отношений с матерью. Если ненависть поместить в соответствующий контекст, то она может стать рациональной. Но быть гомосексуалистом по причине ненависти к матери, и одновременно убеждать себя в любви к женщинам, по моему мнению может только усилить степень притворства и усугубить невроз.

Один больной, проходивший курс рациональной психотерапии, так описывал это предыдущее лечение: «Помнится, я сказал врачу, что страшно расстроился, когда меня бросил друг.

Врач сказал, что мое поведение иррационально, и что мне следует сказать себе, что я вполне могу жить без этого друга, что мне не нужна его любовь для того, чтобы выжить. Все это было похоже на проповедников от Христианской Науки. Мне надо было притвориться, что я не чувствую того, что чувствую. Неважно, что я себе говорил, я продолжал чувствовать, что не могу жить без ушедшего друга. Теперь я понимаю, почему так произошло. Я чувствовал, что старался получить от него замену не доставшейся на мою долю отцовской любви и заботы.

Думаю, что основное отличие первичной психотерапии от рациональной заключается во взгляде на роль философских построений индивида в возникновении и развитии невроза. Эллис полагает, что люди действуют в соответствии со своей глубинной, но не осознаваемой ими философией, которую надо довести до сознания. Первичная теория гласит, что рационализация и философия приспосабливаются ктому, как пациент справляется с первичной болью — то есть, если человек честен и искренен с самим собой, то у него будут честные идеи и искреннее отношение к тому, что с ним происходит. Его философия будет честна, содержательна и плодотворна.

Терапия свободы и реальной ответственности

С этой ориентированной на текущий момент, направлен — ной на сиюминутное состояние терапией, я не согласен по самой ее сути. Это лечение полностью игнорирует анамнез и историю жизни больного; мало того, последователи этой школы считают неважным, что за плечами каждого невротика стоит его неповторимая история, приведшая к возникновению болезни. Терапия реальности завоевала широкую популярность именно сейчас по двум причинам. Во–первых, она все упрощает, и поэтому является привлекательной для тех, кто не хочет утруждать себя исследованием глубин человеческой психики. Второе, и более важное обстоятельство обусловлено тем, что такая терапия хорошо вписывается в тенденции современной медицинской моды — в тот самый культурный дух времени, каковой и продуцирует неврозы, а именно, пропагандируя прин

цип действия и ответственности. Этот подход можно выразить фразой: «Давайте соберемся вместе и что‑нибудь сделаем» — и неважно, насколько больной расположен это делать. Особо подчеркивается «ответственность» за содеянное. Эта ответственность всегда направлена на кого‑то или на что‑то, а не на себя. Терапия реальности, на мой взгляд, как раз избегает реальности — реальности больного. Она ставит пациента перед лицом мира, который не является частью мира больного и не может ею быть. Этого не может произойти до тех пор, пока человек реально не почувствует, что именно заставляет его поступать тем или иным образом.

Ниже я привожу рассказ одной пациентки, который отчетливо демонстрирует разницу между первичной терапией и терапией реальности:

«Три с половиной года назад я почувствовала, что нахожусь на грани нервного срыва, и решила пройти курс реальной психотерапии. Я читала книгу о ней и поняла, что невроз развивается, когда не удовлетворяются основные человеческие потребности. Автор утверждал, что эта потребность заключается в том, чтобы любить и быть любимым, в том, чтобы ощутить свою ценность для самих себя и других. В книге говорилось о том, что для того, чтобы этого добиться, мы должны придерживаться определенных стандартов поведения. Мы достигаем этого, если ведем себя реалистично, ответственно и честно. Эта концепция соответствовала моим взглядам и показалась мне весьма подходящей и удобной. Я подумала, что эта терапия мне поможет, так как всю свою жизнь я руководствовалась тем, что было «реалистичным, ответственным и честным». В двадцать два года я преподавала в школе английский язык, и, как говорят, была вполне социально адаптированной. Но что же случилось со мной — почему я стала буквально распадаться на куски? Мне показалось, что терапия реальности поможет вскрыть мои ошибки.

На психотерапевтических сеансах я говорила о своих невыносимых отношениях с другом и родителями, о разочаровании в жизни. Врач оказался очень внимательным, он сидел за массивным столом, разделявшим нас, в огромном кожаном кресле и беспрерывно курил сигареты. Решение моих проблем

оказалось очень простым. Мне надо было найти человека, который оценил бы меня по достоинству и проявил бы обо мне заботу. В этом совете молчаливо подразумевалось, что сигнал о моей ценности я должна была получить не от себя самой, а извне.

Когда очередной сеанс подходил к концу, врач неизменно спрашивал: «Итак, какие шаги вы собираетесь предпринять, чтобы улучшить положение?» Я покорно давала казавшиеся мне правильными и честными ответы: «Я постараюсь не видеться с другом; я стану более покладистой по отношению к родителям; я стану уделять больше времени и сил работе». Теперь, оглядываясь назад., я понимаю, что лишь укрепляла ту социально приемлемую стену, которой я всю жизнь отгораживалась от мира, и которая, в конце концов, и сделала меня такой несчастной. Я прекрасно знала, каких ответов от меня ждут и играла в игру «больной–врач», играла честно, сохраняя на лице непроницаемое и бесстрастное выражение. Я всегда была прилежной ученицей, и терапия стала еще одним делом, которое надо было сделать на пять.