Закон семьи - Анне Штерн

– Одну? – возмущенно спросила Хульда.

Йетта кивнула:

– Ребенок задохнулся. Пуповина была слишком долго пережата, и мать, очевидно, не знала, как оказать помощь самой себе. Она умерла от большой кровопотери. Менее чем в ста шагах от спасительного родильного зала.

– Об этой истории доктор Шнайдер конечно же умолчал, – пробормотала Хульда. – Однако я слышала, что в будущем году «Шарите» планирует расширить отделение гинекологии. Надеюсь, это улучшит ситуацию, чтобы такого больше не случалось.

Она вновь посмотрела на здание клиники, теперь более скептично. Здесь тоже за последние годы много чего понастроили, здания успели заполнить весь ареал между Артиллерийской улицей, Цигельштрассе и набережной Шпрее. Ей хотелось войти и посмотреть внутренние помещения. Родильные залы, станцию новорожденных, стерилизационный кабинет со всякими блестящими инструментами и операционный зал рядом. А, возможно, и прийти сюда работать.

Может быть, на будущий год, подумала она. Было бы неплохо!

Она почувствовала на себе взгляд Йетты. Подруга улыбалась:

– Вы действительно этого хотите, я права?

Хульда неуверенно подняла плечи:

– Я еще не решила. Это правда, меня тянет работать в клинике. Несмотря на проблемы, несомненно ожидающие меня здесь.

– Или как раз поэтому. – Йетта многозначительно посмотрела на нее. – Вы, как никто другой, обожаете сложные задачи. – Смеясь, она потянула Хульду за руку. – Давайте пройдем на территорию и подышим больничным воздухом.

И Хульда осознала, что аптекаршу тоже притягивают тайны, сокрытые за высокими стенами.

Недолго думая, она взяла подругу под руку.

– Вы решились бы начать все сначала? – спросила она, переходя через мост.

Зимняя листва шуршала под ногами. До сих пор, уже несколько недель, небо было облачным, но сегодня хотя бы изредка через густой слой облаков пробивались робкие лучи света и щекотали лицо Хульды. Чтобы в следующий момент снова исчезнуть и накликать моросящий дождь, пропитывающий ее тонкое пальто.

Йетта выглядела задумчиво.

– Иногда я мечтаю об этом, – тихо промолвила она. – Но в принципе знаю, что для меня поезд уже ушел. И кроме того… – Она вдруг запнулась и покраснела до самых кончиков седых волос, как Хульда это уже один раз наблюдала.

– Да? – спросила Хульда, остановившись. Она толкнула Йетту в бок: – Скажите же наконец, – настаивала она и чуть не засмеялась, видя, как Йетта увиливает от ответа.

– Ну хорошо. Возможно, в моей жизни скоро появится достаточно изменений и волнений.

– Понимаю… – радостно ответила Хульда и пожала руку Йетты. – Я очень рада за вас. И передайте от меня герру Мартину наилучшие пожелания.

Йетта молча кивнула, пытаясь взять себя в руки.

– Кто бы мог представить! – наконец сказала она, и на ее губах дрогнула улыбка. – Такая увядшая вдова, как я сейчас на выданье.

– Я могла себе представить! – воскликнула Хульда. – Вы замечательная партия, Йетта, и заслужили счастье на этом свете.

Они молча продолжали путь, мимо спорящих профессоров, ожидающих пациенток, хихикающих учениц акушерок. Хульде нравилась толпа, ее громкое многоголосье, суета. У нее было чувство, что здесь каждый в отдельности был на своем месте, у каждого была цель, задача, надежда. И внезапно поняла, что она не желала для себя ничего более, кроме как стать частью всего этого.

– Я думаю, что действительно откликнусь на это объявление. Ищут акушерку с опытом работы. Я подхожу, не правда ли?

– Кто же, если не вы? – всплеснула руками Йетта.

И Хульда почувствовала охватившую ее волну счастья, чувство ожидания свершений. Ей вспомнились женщины Шёнебергской округи, квартала Шойненфиртель, все дети, которым она помогла появиться на свет. А также те, которые так и не увидели красок этого мира. Скольких же, спрашивала себя Хульда, ей удалось бы спасти, если бы у нее были не только голые руки, а действие не проходило бы в затхлой задней комнате съемного жилья?

В этот момент солнечный луч прорезался сквозь мокрое от дождя окно палаты на втором этаже, ярко осветив его. Хульда увидела женщину в белой форме с рукавами воланом и в высоком колпаке на коротко стриженных волосах. Женщина смотрела на улицу, а в руках держала запеленутого ребенка. Лицо ее выглядело усталым, но довольным; она напомнила Хульде ее саму после любых удачных родов: одновременно усталую и довольную.

Незнакомая акушерка моргала в непривычном свете декабрьского дня. Когда она увидела Хульду, глядящую на нее, на ее губах на секунду промелькнула улыбка. Потом она, видимо, вспомнила о неотложных делах, потому что в следующий момент отошла от окна и исчезла.

Послесловие

Берлинский квартал Шойненфиртель с его волнующей историей всегда меня привлекал. Это история о мультикультурализме – который возник здесь задолго до того, как появилось это понятие – и о сплоченности. О маленькой разношерстной хаотичной вселенной посреди большого города Берлина, где общество из различных культур борется с превратностями судьбы, пытается жить и наслаждаться жизнью. Люди кое-как перебивались, полные презрения к сильным мира сего и к хамству берлинцев, всегда умевших повернуться спиной к обстоятельствам, которые их не устраивали.

Но это также история исчезновения и забвения. Сегодня нам хотя бы некоторые названия улиц вокруг Розентальской площади напоминают о квартале Шойненфиртель, но из периода до 1945 года практически уже ничего не найти. Когда-то такой оживленный квартал города бесповоротно утратил свою былую сущность.

Тем не менее, легенды об этом квартале живы и поныне: мы находим их в текстах и сценических постановках драматурга Герхарта Гауптмана, которому грозило «увязнуть» здесь в конце XIX века в «горловой воронке грязевой ванны»: реки дешевого пива и опасные кабаки притягивали его с непреодолимой силой. Мы также видим квартал Шойненфиртель в характерных рисунках Генриха Цилле и читаем о нем у Арнольда Цвейга, который так красноречиво описывает сосуществование на узких улочках евреев Восточной Европы, нееврейских мелких торговцев, цыган, студентов, художников и сутенеров. И, наконец, довольно опасный для случайных посетителей маленький ведьмин котел, известный нам из романа Альфреда Дёблина «Берлин Александерплац».

Этому городскому разнообразию со всеми его проблемами пришел конец в 1933 году. Национал-социалисты уничтожили центр восточных евреев в Шойненфиртеле, назвав его центром преступного еврейского гетто, которым этот район никогда не был. Они убили берлинских евреев, цыган, гомосексуалистов, обретших здесь свой дом, и навсегда стерли уникальное устройство квартала. Горьким предвестием того, что ожидало горожан, стал малоизвестный до сих пор погром в ноябре 1923 года, разразившийся в разгар инфляции и бушевавший на улицах несколько дней. Даже если тогдашняя пресса умаляла события, сегодняшние исторические исследования полагают, что это была целенаправленная акция правых политических сил, способствующая пропаганде и приятию насилия против евреев. Попытка поджога синагоги на Ораниенбургской