Джинсы мертвых торчков - Ирвин Уэлш

Теперь надо чесать в Шотландский банк, куда отправили перевод, я быстро говорю Конраду, чё у миня срочное дело и чё мы встретимся с ним обратно тут через час, чёбы сесть на амстердамский рейс. До банка пилить аж в Новый город, и не встречаю ни единого таксо до самого Маунда, а там я уже практически на месте. Мине выдают маки – пятнадцать штук четыреста двести, за которые Франко передумал. Это сверху тех бабок, которые я выложил за ебаные бошки, чё скоро уедут в Амстердам. Из-за этой меньшей суммы я и остался гол как сокол. А Франко отказался выдавать для нее платежные реквизиты, потребовав уплаты наличкой. Кароч, я на полных голяках, и единственные мои активы – хаты в Амстике и Санта-Монике, одну с которых мине, видно, придется щас продать. Но Фрэнк Бегби, или Джим Фрэнсис, или как там пиздюк сибя называет, бросил ебаный вызов, и я иво принимаю.

По моей просьбе встречаемся с ним в кафешке на Мосту Георга IV. Он уже там, када я прихожу, в очках и синем «харике», наполовину уже выпил свой черный кофе. Сажуся со своим чаем и подвигаю к ниму через стол конверт:

– Там всё – пятнадцать штук четыреста двадцать фунтов.

На секунду мине кажется, чё он переведет это в шутку и скажет, чё просто прикалывался. Но не.

– Молоток, – грит он, сует лавэ в карман и встает. – Думаю, это ставит точку в наших делах, – пиздюк такой, как мудоеб с хуевой мыльной оперы, и просто выходит в дверь не оглядываясь.

То, чё находится у миня в грудной клетке, затвердевает камнем и опускается мине в нутро. Я не просто чувствую сибя преданным. Я врубаюсь, как Франко чувствовал сибя все эти годы, и он хотел, чёбы я тож это испытал: ощущение полной и абсолютной отверженности. Оплеванный. Выброшенный. Никчемный. Я в натуре щитал нас чем-то большим. Но он тож тада так щитал, на свой припезденный манер. Кароч, пиздюк меня поимел и вышел победителем, показав мине, каким недалеким мудоебом я сам када-то был и, может, до сих пор остаюсь. Я ничё даже больше не понимаю. Нихуя не знаю.

Помимо того, чё я никада бы не смог победить. Я боялся, и в то же время миня мучила совесть: это заябывало миня годами. У Франко хоть нету совести, чёбы не спать ночами. Этому пиздюку на других людей начхать. Он все такой же психопат, тока другого типа. Не прибегает к физическому насилию, но эмоционально холоден. Этот крест нести несчастной Мелани. Я хотя б с ним покончил. Теперь мине полный пиздец, но я избавился от мудака навсегда.

Откидываюсь на спинку стула, весь опустошенный, но наконец-то свободный, и проверяю мейлы у себя на трубе. Один от подруги Виктории – Уиллоу…

«В бога ж душу мать…» Звоню Конраду и отмазываюсь срочным личным делом. Он дуется, и я просто пиздец как сожалею, но придется ему лететь обратно в Амстердам одному. Резервирую рейс на Бристоль и билет на поезд до Солсбери.

Сделав дело, разбогатевший и удовлетворенный Джим Фрэнсис позволяет себе расслабиться, наслаждаясь своим дебютным полетом в первом классе. Это, конечно, развращает. Теперь уже трудно будет вернуться в эконом. Но от бесплатных напитков, предложенных улыбающейся бортпроводницей, он отказывается. Думает о том, как дармовое бухло могло бы превратить любую случайность в потенциальную кровавую баню. Обрюзгший бизнесмен с лицом как помидор, сидящий напротив, высокомерный и наглый, очень требователен к стюардессе. Эта рожа треснула бы всего от одного удара. А эти отбеленные вставные зубы так легко расшатать грамотным хуком в челюсть. Можно загнать заточку, похожую на дирижерскую палочку, в эту шеищу в печеночных пятнах и упиваться шоком в округлившихся зенках, пока богатая кровь из сонной артерии бьет струей через весь салон. Истошные панические крики и вопли – целый оркестр, которым Джим Фрэнсис, точнее, Фрэнк Бегби мог бы дирижировать, наяривая руками.

Иногда он скучает по синьке.

Хотя лететь все равно долго. Как всегда, мурыжно и маятно. На сиденье первого класса еще более-менее терпимо, но суть-то не меняется. Джим чувствует, как это его умаляет. Высушивает. В тюрьме и то условия здоровее были. Как люди могут так жить? «Рентон с этих ебаных самолетов не слезает».

Сидящая рядом Мелани непривычно нервничает. Это беспокоит Джима Фрэнсиса – он восхищается врожденным спокойствием и безмятежностью жены и черпает в них силу. Джим смотрит свое кино и чувствует, как она переводит взгляд с киндла на его профиль:

– О чем ты думаешь, Джим?

– О девочках. – Муж поворачивается к ней. – Не терпится их увидеть. Не люблю от них уезжать, даже на пару дней. Хочется упиваться каждой секундой, пока они растут.

– А я до усрачки боюсь привозить их обратно от мамы домой. Я же знаю, он по-прежнему нас преследует.

– Он должен уже угомониться, – абсолютно ровно говорит Джим, а в мозгу мелькает картинка: Гарри с багровой рожей качается в петле из шланга, непристойно вывалив язык. – К тому же у нас есть запись. Он будет хорошо себя вести, поймет ошибочность своего поведения, подлечится. Кажется, он говорил, что ходит к АА.

– Что-то я не уверена.

– Эй! Ты же либералка, должна видеть в людях лучшее, – смеется он. – Неужели какой-то жалкий слабовольный придурок разрушит твое мировоззрение?

Но Мелани к подколкам не расположена.

– Нет, Джим, он одержимый! Психически больной. – У нее расширяются глаза. – Можно переехать в Л.-А. Даже в Нью-Йорк. Майами. Там классное арт-сообщество…

– Не, не будем мы от ниво драпать, – холодно говорит Джим Фрэнсис, и его голос тревожит обоих: он звучит из прошлого и обоим им знаком. Быстро переключившись на безликий заокеанский, Джим настаивает: – Мы ничего плохого не сделали, я ничего плохого не сделал. Санта-Барбара – твой родной дом. Мой родной дом.

Поездка в Шотландию выдалась, конечно, насыщенной. «Рентон попытался борзануть, нахуй, и „Литские головы“ купил. Он-то получил их, факт, но какой ценой! Поосторожней со своими желаниями, Рент-бой!» Торжествующая расслабленность Джима перетекает в сонливость, пока он отвлекается, просматривая фильм о Войне в Заливе с Чаком Поцем, «Они выполняли свой долг», – тот, что рекомендовал Спад.