Черчилль. Молодой титан - Майкл Шелден

На фотографиях, опубликованных в тогдашних газетах, Черчилль в цилиндре действительно выглядит как человек, который шел танцевать на бал, а по ошибке оказался в гуще перестрелки. Когда Эдди Марш, храбро сопровождавший своего босса на Сидни-стрит, потом пошел в кинотеатр, он неожиданно для себя увидел на экране кадры кинохроники, показывающие Уинстона во время осады дома с анархистами. Он был неприятно поражен — и даже немного испуган, — когда в кинотеатре раздались крики: «Да застрелите же вы его!»

Артур Бальфур, не разобравшийся в происшествии, и даже не имевший понятия о том, что такое «маузер», с радостью обозвал Уинстона тщеславным дураком, который сам лез под пули, непонятно зачем рискуя жизнью. В палате общин он высказался еще более презрительно: «Как я понимаю, если выражаться яыком военных, Уинстон оказался в зоне огня. Он и фотограф оба рисковали ценными жизнями. Я еще понимаю, зачем это делал фотограф, но зачем надо было так поступать достопочтенному джентльмену?»

Асквит отнесся к критическим нападкам на министра внутренних дел достаточно равнодушно и почти не пытался защитить его. Уинстон сидел рядом с премьер-министром, когда тот, посмотрев на него, обратился к парламенту: «Если мой уважаемый друг, сидящий справа от меня, позволит, то я скажу так: «Участие в опасной ситуации привлекает внимание к личности». Фраза запоминающаяся, но она совершенно не соответствовала действительности и не защищала Уинстона от дальнейших нападок.

Однако даже этот снисходительный отзыв звучит намного лучше, чем высказывание Редьярда Киплинга. Оголтелый хулитель Уинстона, Киплинг написал своему другу, что министр внутренних дел должен был проявить больше храбрости и шагнуть прямо под пули. «Три часа перестрелки, — прокомментировал он эпизод на Сидни-стрит, — и один дьявольский выстрел мог бы принести некоторую пользу нации».

Выражать ненависть к Уинстону стало своего рода национальным хобби. Некоторые консерваторы докатились до того, что уверяли, будто худшего предателя не было со времен Иуды. Кейр Харди расписывал его черными красками, как одного из самых жестоких реакционеров, а те, кто поддерживал суфражисток, грозили устроить ему засаду. В декабре 1910 года Уинстон получил письмо от человека, назвавшего себя Алексом Баллантайном. Автор заполнил три страницы угрозами типа: «Как только мне представится случай, я выпорю тебя собачьим хлыстом как ты того заслуживаешь». Письмо отправили в Скотланд-Ярд для проведения расследования. Вскоре удалось выяснить, что его написал бывший полицейский, сильно обиженный на Уинстона за свое увольнение со службы и намекавший, что он может убить министра внутренних дел, чтобы «сравнять счет». «Я намереваюсь разоблачить несправедливость мистера Черчилля, — клялся он, — Может быть, я собственноручно убью своего оппонента, чтобы ускорить кризис?»

Так что Уинстону приходился постоянно быть начеку. Нельзя было предугадать, из-за какого угла грозит нападение.

Когда его попросили присоединиться к группе официальных представителей власти, — это был кортеж из экипажей, совершавший круг по Лондону в честь коронации Георга V, то Уинстона либо встречали аплодисментами, либо освистывали. Никто не хотел садиться вместе с ним в один экипаж. Герцогиня Девонширская и графиня Минто, получив предложение разделить с Черчиллем места в экипаже, согласились на это с большой неохотой. «Они приходили в крайнее уныние, — писал Уинстон Клемми, — когда по пути раздавались громкие приветственные крики, но слегка оживились возле резиденции лорд-мэра, где были враждебные демонстрации». Недовольная этим испытанием, герцогиня Девонширская сказала лорду Балкаррасу, что она никогда «не согласится снова участвовать в процессии вместе с Черчиллем, поскольку уверена, что в следующий раз не выдержит и присоединится к улюлюканью, направленному против министра внутренних дел». Даже старые друзья из числа консерваторов под давлением все более увеличивавшихся политических разногласий считали неприличным для себя выказать ему симпатию. В марте 1911 года на заседании палаты общин, продолжавшемся целую ночь, Линки Сесил в четыре часа утра потерял всякое терпение и яростно обрушился на Уинстона, сидевшего в качестве министра на передней скамье. Лорд Хью решил, что тот специально вводит в заблуждение оппозицию, заставляя ее обсуждать мелкие процедурные вопросы. Уинстон ответил, что его друг попирает установленные правила вежливости.

«Правительству известно имя некой другой персоны, нарушившей данное ею слово, — заявил лорд Хью, — но оно не открывает его, чтобы избежать обвинения в бесчестии, связанном с нарушенным обещанием. За такой проступок, если он касается денежных дел, виновного отправляют в тюрьму. За такой проступок, если он касается частной жизни и личных отношений, человека изгоняют из общества джентльменов».

Он использовал прием ораторского преувеличения, которым Уинстон и Линки пользовались в те времена, когда оба они были «хулиганами». Однако в четыре часа утра министр внутренних дел не хотел тратить время на пустую перепалку.

Репортеры на галерее оживились, когда Уинстон и его шафер вступили в бой как роялист с «круглоголовым»[49]. Кое-что из их словесной перепалки было опубликовано в прессе:

«Мистер Черчилль, бледный, с округлившимися глазами, грозно взглянув на лорда Хью, заявил: «Я уже привык к возражениям со стороны аристократов…»

Буря недовольных возгласов заглушила последние слова молодого министра. Он стоял, молча дожидаясь, когда воцарится спокойствие.

«Я настолько привык к возражениям со стороны аристократов, которые всегда прибегают к насмешкам и обвинениям…», — повторил мистер Черчилль.

В течение пяти минут не удавалось погасить очередную волну возмущенных возгласов.

Уинстон продолжал стоять, но выглядел очень уставшим. И тогда молодой член Консервативной партии, чтобы добить его, выкрикнул: «Это ваша первая попытка возглавлять палату общин и вот как вы справляетесь с этим! — и добавил насмешливо: — Будущий премьер-министр Англии!»

Подобные насмешки были еще одним напоминанием о той цене, которую Черчиллю теперь приходилось платить за свой быстрый подъем по карьерной лестнице. Обида, зависть, злоба — Уинстон хлебнул их в полной мере и от своих друзей и от врагов. Ему хотелось стать национальным героем, но теперь он был также и национальной мишенью. Многое ему удавалось, благодаря юношескому задору, неистощимой энергии, блестящим качествам ума. И, конечно, неизбежно, что его как лидера постоянно критиковали либо за то, что он недостаточно блестящ, либо за то, что выказывает слишком много храбрости, как в случае с перестрелкой на Сидни-стрит.

И уж коли он брал бразды правления в руки, следовало ждать, что ему поставят немало палок в колеса. В конце невероятно долгого и изматывающего заседания, — после девятнадцати часов прений, в ходе которых Уинстон защищал действия правительства, — Уинстон, к удивлению падавших с ног репортеров, прошел по гостиной, бодро улыбаясь, словно только что совершил прогулку. Он сел за столик рядом с Остином — сыном Джо Чемберлена — и два противника с удовольствием позавтракали вместе яйцами, беконом и испеченной на решетке камбалой.