Гринвич-парк - Кэтрин Фолкнер

Остальное тебе известно. Чарли покинул подвал и пошел искать Кэти. Я взял пальто из кучи верхней одежды в прихожей — чтобы спрятать под ним кирпич. Потом нашел Рейчел в ее бархатном платье. Сказал, что принял решение, придумал, как быстро достать для нее деньги. Повел ее в подвал, закрыл за нами дверь. И убил.

Я надеялся, что удастся представить ее смерть как несчастный случай. Но каждый раз, пытаясь выйти из подвала, я слышал за дверью чьи-то голоса. А крови было очень много. На моих руках, на кирпиче, на пальто. Лужа крови расплывалась под ее головой, как будто при падении она ударилась о железную банку краски. А потом, приглядевшись, я увидел, что там не только кровь. В луже белело что-то прозрачное. И я понял, что назад пути нет. Запаниковал. Решил, что бетон — это единственный выход. Подумал, что сумею положить конец этому кошмару. Ради тебя, ради нас. Но я ошибся.

Мне жаль, что я подставил Рори, что по моей вине он прошел через круги ада. Я не знал, что взял именно его пальто. Специально я этого не планировал. Но когда понял… пожалуй, обрадовался, что простое решение нашлось само собой. Как ни дико это звучит. Наверное, на какое-то время я действительно тронулся рассудком.

Хелен, прости меня за твой чудесный дом. Прости за те сны, которые тебе, должно быть, теперь снятся. Надеюсь, они несравнимы с моими. Я рад, что ты в отличие от меня все еще способна пробуждаться от своих кошмаров.

Мой адвокат говорит, что наш сын, наш бесценный мальчик, здоров, что вы оба хорошо себя чувствуете. Он назвал имя, что ты для него выбрала. Лео Джеймс. Я постоянно повторяю его, засыпаю с ним на устах. Мне жаль, что я никогда не проявлял интереса к твоему списку имен. Мне жаль, что своих идей на сей счет у меня никогда не было. Теперь я об этом горько сожалею. Я о многом сожалею, Хелен. О том, что я к тебе не прислушивался, что был плохим мужем. Лео Джеймс. Более прекрасного имени и придумать нельзя.

Хелен, мне отчаянно хочется его увидеть. Я знаю, что не вправе просить тебя об этом, но все равно прошу. Я отдал бы что угодно, лишь бы разок взглянуть на своего сына. Хотя бы на его фото. Я грежу о нем. Грежу о вас обоих.

Я глубоко сожалею, Хелен, обо всем, что натворил. Ты даже не представляешь как. Прости меня, Хелен. Прости, пожалуйста.

Одной рукой я открываю калитку детской площадки, другой толкаю перед собой детскую коляску. Кэти бросается мне на помощь. Чарли поднимает Руби с качелей.

— Не беспокойся, я справляюсь, — уверяю я Кэти. Я теперь учусь все делать сама.

Деревья снова сбрасывают свои уборы; золотистые листья усыпают площадку, словно конфетти. Светит холодное водянистое солнце; в воздухе носится запах сжигаемой листвы, запах костров. С трудом верится, что прошел уже целый год.

Руби хочет поиграть с Лео, покатать его на качелях. Сама я на качели еще не пробовала его сажать. Боюсь, что для этого он пока мал: он все еще не совсем уверенно держит спинку, заваливается вперед. Его огромные голубые глаза часто полнятся удивлением. Он уже должен бы ползать, самостоятельно подниматься во весь рост, делать первые шаги. Каждый раз, видя, как он покачивается на ножках, я чувствую, будто в сердце мне вонзается рыболовный крючок.

Чарли всегда старается успокоить меня, говорит, что все это ерунда, что каждый ребенок все делает в свое время. Он показывает мне, как с помощью одеяла из коляски зафиксировать Лео на качелях, и велит Руби качать его осторожно. Лео ошеломлен, его лицо озаряет изумленная улыбка. Он смеется, брыкает ножками, требуя, чтобы качели не останавливались. Я пытаюсь унять тревогу. Не переживать о том, что ему может быть жарко либо холодно, что ему следовало надеть шапочку или более тепло пальто. Что он может навсегда остаться инвалидом. Я пытаюсь просто стоять и улыбаться. Воспринимать это как подарок судьбы. Радоваться тому, что я здесь, вопреки всему. С моим сыном. С братом. С подругой. С племянницей. В парке, на солнышке.

Гремит гром. Мы все спешим укрыться от грозы дома. Кэти и Чарли играют с Лео. Руби смотрит комиксы, а я варю ей какао. Потом Чарли собирается уходить. Кэти провожает его к выходу. Мне кажется, я слышу, как он целует ее, но наверняка сказать не могу, а подглядывать не желаю. Это не мое дело.

Лео потирает глазки, прижимается лобиком к моим ногам. Я беру его на руки и несу наверх. Он устраивается в кроватке, забрасывает руки за голову, он всегда так спит. Его реснички подрагивают и наконец замирают на пухленьких щечках. Я наблюдаю за ним, пока его дыхание не выравнивается.

Кэти сидит внизу за нашим общим кухонным столом. Здесь мы живем уже почти год. Интерьер, конечно, не на мой вкус, садик крошечный, заросший плющом и бутенем. Но домик уютный и теплый, и домовладелец разрешил мне перекрасить комнату Лео, прибить крючки на потолке для мобиля со слониками, который купила для него Кэти. Повесить новые шторы с рисунком из колокольчиков. Застелить пол мягким ковром, на котором он может играть. Теперь для нас это дом.

Кэти надела теплые носки, заварила чай, аккуратно разложила остатки бесформенных кексиков, что Руби принесла нам на тарелке. Гремит гром. Я затворяю кухонное окно, дергаю его на себя за ручку, чтобы оно плотно закрылось. Проверяю, не осталось ли на бельевой веревке что-то из выстиранных вещей.

Кэти спрашивает, покажу ли я ей письмо. Я колеблюсь — не уверена, что это хорошая идея. Потом все-таки сую руку за кофейник на полке и извлекаю конверт. Дешевая светло-голубая бумага тонкая на ощупь, почерк знакомый. Принадлежит моему мужу. Убийце. У Кэти при виде письма глаза лезут на лоб.

— Как он узнал твой адрес?

— Понятия не имею, — пожимаю я плечами.

— Я думала, там проверяют их письма, следят за тем, чтобы они не отправляли ничего такого. Тем более что есть судебный приказ.

— Ну да. — Я швыряю ей письмо. — Не знаю, как оно дошло до меня. И что об этом думать. Может, ты сообразишь.

Кэти разворачивает письмо, читает, время от времени издавая возгласы изумления.

— В своем воображении я всегда вижу тебя в кухне! Как будто ты смогла бы там жить!

Я вздыхаю. Временами мне отчаянно хочется туда вернуться. Порой ночами мне снится, что я снова там, в своем чудесном доме в парке, что все снова так, как было раньше. Но иногда ночами мне снится и другое. Жужжание влагопоглотителя, запах дыма. Трещина, расширяющаяся под моими ногами. Разлагающийся труп в бетоне.

К тому времени, когда нашли ее тело, всюду уже были камеры. Сверкали вспышки, над домом кружили дроны, даже вертолет. Репортаж с места происшествия есть в Интернете; кто хочет, может найти. Какое-то время я внимательно наблюдала за происходящим — не в силах была глаз отвести. Бурение продолжалось несколько часов. И наконец — кульминация, которую все ждали. Четверо мужчин в белых комбинезонах, похожие на астронавтов, выносят носилки из моего дома — аккуратно, бережно, будто на них что-то хрупкое, драгоценное. Мне подумалось, что при жизни Рейчел не знала столь заботливого отношения.