Улица Красных Зорь - Фридрих Горенштейн

– Доктор, – сказал слепорожденный, – я узнал тебя, доктор… И этот проклятый церковник тоже здесь…

Папа Исай присел за ширмой, Зина забилась в дальний угол, один Юрий Дмитриевич стоял неподвижно; лишь когда он поправил очки, видно было, что рука его слегка дрожит.

– Как вы узнали, что свет горит, слепорожденный? – спросил Юрий Дмитриевич.

– Стекла теплые, – ответил слепорожденный, сбитый с толку спокойным вопросом Юрия Дмитриевича.

– Аким Борисыч, – крикнула Зина из своего угла, – вы не ходите ко мне… Я другого люблю… А вас я боюсь… Я в милицию пожалуюсь…

– В какую милицию, – сказал Аким Борисыч, – церковница… Ты советское учреждение позоришь, ты коллектив наш позоришь…

– Лазутчик, – крикнул Юрий Дмитриевич, – приспособился к нашим словам, к нашим лозунгам… Пойдем туда, где нет лозунгов, только дождь, только природа…

– Не ходи, – крикнула Зина, – он пьян… Это страшный человек… Он покалечит, он изувечит тебя…

– Это не человек, – сказал Юрий Дмитриевич, – это другое мыслящее существо… Если они захватят землю, то не станут уважать наши идеалы… Идеалы зрячих… они нам будут попросту выкалывать глаза… Человек должен бороться за свои глаза…

Юрий Дмитриевич обнял Зину и пошел к двери. Аким Борисыч постоял несколько мгновений, очевидно, озадаченный, затем метнул мокрый букет к ногам Зины и вышел следом. Дождь хлестал с такой силой, что Юрий Дмитриевич почувствовал себя словно погрузившимся в воду; он мгновенно промок насквозь, в сандалетах чавкало. Слепорожденный молча шел впереди, ни разу не споткнувшись, в то время как Юрий Дмитриевич скользил по мокрой глине, попадал в лужи, ударялся о камни и даже упал, больно содрав колени.

В монастырской стене была ажурная дверка, они вошли в нее и пошли среди деревьев, росших между внешней и внутренней стеной. Они пошли по этому коридору шириной метра в три. Потом слепорожденный нырнул в какое-то отверстие. Юрий Дмитриевич полез следом, ощупывая сырые стены, но вскоре остановился.

– Здесь темно, – сказал он, – ты ползешь по ступеням вниз, а я вверх… Вот и встреча… Но ты выбрал это место хитро… Ты хочешь лишить меня моего преимущества, сохранив свое…

– Не ходи к Зине, – сказал из темноты слепорожденный, – ты себе много найдешь, а я без нее жить не могу…

– Я тоже, – сказал Юрий Дмитриевич, – но я удивлен… Разве ты можешь тосковать и страдать по женщине… Впрочем, тоскуешь ты не по ней, а по своим прикосновениям к ней…

Слепорожденный был уже совсем близко, подошел он бесшумно, и Юрий Дмитриевич ощутил его лишь по спиртному запаху. Юрий Дмитриевич успел шагнуть назад, пальцы слепорожденного едва не сбили очки. Юрий Дмитриевич медленно отступал к свету, а слепорожденный упорно нащупывал его глаза – очевидно, глаза были самым ненавистным для слепорожденного в Юрии Дмитриевиче. Проход стал шире, в нем уже мелькал отблеск уличного фонаря, и в свете этого фонаря Юрий Дмитриевич увидел лицо слепорожденного, которое показалось Юрию Дмитриевичу похожим на физиономию из кошмара, словно с него снята была маска, придававшая ему хоть внешнее подобие человека. Потом Юрий Дмитриевич понял: исчезли темные очки, и видны были розовые мягкие глазницы, особенно страшные тем, что выглядели они не как увечье, а наоборот, внешний вид их достиг такого совершенства, что на мгновение Юрий Дмитриевич ощутил свои глаза как увечье. Это было так омерзительно, что Юрий Дмитриевич вскрикнул и побежал. Слепорожденный бежал следом, дыхание его было уже рядом, но, когда они выбежали из подземелья на дождь, слепорожденный начал отставать, затем раздался его крик, и топот оборвался. Юрий Дмитриевич оглянулся. Слепорожденного не было, он исчез, словно разом испарился. Молния ударила прямо в купол разрушенной церкви, осветила ящики горторга, гнущиеся от ветра и дождя деревья, а гром потряс Юрия Дмитриевича, отдался в груди и висках… Юрий Дмитриевич услыхал какие-то идущие из-под земли звуки, подошел и увидел слепорожденного, барахтающегося в наполненной водой яме, очевидно, выкопанной строителями. Слепорожденный тщетно пытался выбраться, скользил по размокшему глинистому брустверу.

– Дайте руку, – сказал Юрий Дмитриевич, лег у края ямы, стараясь не смотреть на заросшие мясом глазницы, и опустил свои руки вниз. Слепорожденный поднял голову, лицо его исказилось, он подпрыгнул и вдруг вцепился зубами в левую ладонь Юрия Дмитриевича с таким остервенением, что Юрий Дмитриевич вначале испытал даже не боль, а удивление, услышав хруст собственной кожи. Он выдернул ладонь и, держа ее на весу, правой рукой схватил слепорожденного за шиворот, потянул его вверх, изнемогая от тяжести, и тянул до тех пор, пока голова слепорожденного не показалась у края ямы. После этого слепорожденный уж сам схватился за мокрую траву, выполз и встал, сделал несколько шагов, но тотчас же споткнулся. Движения его потеряли четкость и уверенность, и он стал похож не на слепорожденного, а на обыкновенного ослепшего человека, не привыкшего еще к своей слепоте и потому особенно беспомощного. Юрий Дмитриевич тяжело поднялся с земли, держа на весу окровавленную руку. Слепорожденный выглядел совсем обессилевшим – видно, на рывок из ямы ушел последний остаток силы. Он тщетно пытался нащупать выход, ударяясь о стены, кружась на месте.

Юрий Дмитриевич подошел, взял его за локоть и повел к выходу. Слепорожденный покорно шел рядом. Ноги слепорожденного цеплялись за камни, попадали в лужи, хоть Юрий Дмитриевич и старался вести его аккуратно. Они вышли за ворота монастыря. Дождь утих, но ветер дул с еще большей силой, и луна бешено неслась по небу, появляясь в проемах изорванных туч. Вскоре Юрий Дмитриевич и Аким Борисыч приноровились друг к другу и шли, как давно друг друга знавшие поводырь и слепец.

– Мутит меня, – сказал Аким Борисыч. – Я бутылку самогонки выпил… Тоска измучила… Ревность… А теперь я и сам понимаю, куда мне… Ей глазастого надо… Я на слепой девушке женюсь… У нас в Обществе слепых есть одна… Я ей нравлюсь…

– Про странное я сейчас думаю, – сказал Юрий Дмитриевич. – Вот было пусть опасное, но таинственное и непохожее на нас мыслящее существо, которое боролось с нами и заставляло нас бороться… Жестокость и сила наша оказались бесполезны и ненадежны против него… Тогда мы обратились к более мощному и более хитрому оружию, которое использует человек в своих завоеваниях… Мы обратились к нашему благородству и нашей доброте… Мы приручили его и превратили в беспомощного слепца…

Кто-то подошел к ним, посветил фонарем. Выскочили две маленькие злые собачки и залаяли. Это был ночной сторож в брезентовом плаще с капюшоном.

– Аким Борисыч, – узнал он слепого, – вам звонили из Общества слепых… Завтра в пять заседание правления…

– Коновалов, – сказал Аким Борисыч, – скажи жене, пусть меня домой отведет, я теперь не дойду сам…

– Заболели? – участливо спросил Коновалов.

– Я ослепил его, – сказал Юрий Дмитриевич, – я преступление совершил… Я человек… Человек, который с самого начала чувствовал себя завоевателем… Жестокостью и добром завоевал он планету… Убивал и приручал… Вот собаки… Жалкие шавки, ждущие, когда им бросят кость… Сейчас много пишут про дельфинов… Умные, таинственные существа… Пока человек охотился на них, они были в безопасности как личности… Но сейчас человек собирается вынуть свое страшное, неотразимое оружие… Добро… И дельфинам грозит превратиться в глупых морских коров… В утепленных бассейнах… Мы не умеем сотрудничать на равных, мы умеем приручать… Кто знает, как далеко шагнула бы цивилизация, если б с самого начала человек не приручал, а сотрудничал бы с животными…