Улица Красных Зорь - Фридрих Горенштейн

Диссертация была уже почти закончена еще зимой прошлого года, однако весной – это был период, когда ощущались первые симптомы душевного расстройства и Юрий Дмитриевич перестал спать по ночам, – весной диссертация показалась Юрию Дмитриевичу мелкой, неталантливой, обсасывающей частную проблему. Диссертацию Юрий Дмитриевич нашел в дальнем ящике письменного стола. Многие листы ее были скомканы, помяты, а некоторые разорваны. Роясь в ящике, он нашел папку с бумагами, на которой аккуратным почерком было написано: «История болезни Иисуса Христа и анатомическое исследование тела Иисуса, выяснение точного положения тела на кресте и причина, по которой Иисус, умирая, склонил голову к правому плечу».

Юрий Дмитриевич достал папку и, держа ее на отлете, точно змею, с колотящимся сердцем пошел на кухню. Ему вдруг стало страшно, точно эта папка из серого картона может отнять у него, поглотить этот тихий, золотой от желтой листвы день, квартиру, запах вкусной еды, которую готовила Нина. Он достал в кладовой мешок, кинул туда папку, надел старую бархатную куртку и взял спички.

– Ты куда? – спросила Нина, поглядев тревожно. – Ты себя плохо чувствуешь?.. Ты бледен…

– Нет, ничего, – сказал Юрий Дмитриевич. – Я к истопнику. Кое-какую ветошь ему отдам, старье…

В подвале, куда Юрий Дмитриевич спустился, было сыро и дышалось трудно из-за запаха мазута и копоти. Юрий Дмитриевич остановился в узком коридорчике, вытряхнул папку из мешка и принялся рвать ее, ломая ногти о твердый, плотный картон. Лишь когда перед ним лежала куча изорванной бумаги, Юрий Дмитриевич несколько успокоился. Он поджег бумагу, испытывая наслаждение от того, как она корчится на цементном полу. Потом он растоптал, разворошил пепел, вышел во двор, где стучали в «козла», где слышалась музыка из окон, где мальчишки гоняли в футбол. Юрий Дмитриевич посмотрел на всё это и, точно проснувшись после кошмара, радостно глубоко вздохнул.

Обедал он с аппетитом. Нина приготовила грибной пудинг из мелко изрубленных белых грибов, запеченных в кастрюле вместе с жареным луком, тертым белым хлебом и ореховым маслом. Кроме того, была уха из окуней, приправленная растертой в ступке паюсной икрой, и фаршированный кролик с соусом из чеснока.

Вечером к Юрию Дмитриевичу приехал новый сослуживец Алесковкин, которого все звали просто Кононович. Они должны были отправиться на какой-то товарищеский ужин, и Кононович заехал, поскольку Юрий Дмитриевич не знал адреса и вообще ехал в эту компанию впервые. Вместе с Кононовичем была полная молодая женщина, крашеная блондинка в черном платье, которое распирал высокий бюст, и с большими, красными, видно, обмороженными руками. На крупной левой кисти ее были крошечные золотые часики. Крашеную блондинку звали Рита. Пока Нина переодевалась в спальне, а Рита разглядывала в столовой журналы мод, Кононович шепотом рассказывал о ней, подмигивая. Раньше Рита работала на стройке, где обморозила руки. Звали ее тогда Глафирой. Потом она поступила в домработницы к профессору, старому холостяку, сошлась с ним и вышла за него замуж.

– Страшная женщина, – говорил Кононович, – вампир… Глотает мужчин… Советую не пренебрегать…

В квартире, куда они приехали, было шумно и тесно. Первый, кого Юрий Дмитриевич увидал, был Николай Павлович. Юрий Дмитриевич смутился, но Николай Павлович спокойно подошел и пожал ему руку.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал ему Николай Павлович, – рад, очень рад…

Николай Павлович работал теперь не замдиректора института, а завэпидемстанцией. Вид у него был по-прежнему руководящий. Юрий Дмитриевич услыхал, как он говорил кому-то в пенсне:

– Прежде всего я принял меры к укреплению финансовой дисциплины, поскольку финансовый контроль есть мерило… Именно мерило, в отличие…

Юрий Дмитриевич рассеялся и, выпив после провозглашения тоста за здоровье какого-то Крощука Антон Антоныча, начал прислушиваться к другим разговорам. Разговор в той части стола, где сидел Юрий Дмитриевич, вертелся вокруг расового вопроса.

– Раса существует, – говорил мужчина с оттопыренными ушами, – и существует различие, на которое не следует закрывать глаза… Особенно медику… Наоборот, как только мы закрываем глаза на трудности, на различия, которые необходимо преодолеть, как это сразу используют каннибалы, расисты всех мастей…

– Чушь, – выкрикивал его оппонент, совсем молодой, с румянцем на щеках и в дешевом ширпотребовском костюме, – раса есть внешние биологические признаки. Границы человеческого тела: кожа, нос, глаза и так далее… Раса – границы между биологией и психологией… Глубинная биология, которая, собственно, составляет суть человека, связана с нервной системой и мозгом и составляет фундамент человеческого индивида, по отношению к которому раса является внешним признаком, лишь способствующим формированию вследствие психологического воздействия… Иными словами, раса есть психология, облеченная во внешне биологическую форму…

– А генетика, – кричал мужчина с оттопыренными ушами, – наследственность – тоже внешняя форма?

– Наследственные признаки передают главным образом качество индивида, а не расы в целом, – отвечал молодой, – индивида… В колонии кораллов каждая особь – лишь часть целого; человек же представляет собой биологически независимое от других себе подобных существо… Вы путаете биологию с психологией… И не говорите, что это неразрывно связано, перепутано и так далее. Эти термины всегда употребляют, чтоб уйти от конкретного, от ясности к общим разговорчикам… Существует глубинная биология, связанная с внутренними органами человека, и существует внешняя биология, связанная с географией, с климатом…

– А напрасно, – сказал Кононович, сидящий рядом с Юрием Дмитриевичем. Щеки Кононовича побелели от выпитой водки, и косточки маслин он выплевывал на скатерть. – Напрасно… Именно различие существует… И графу в анкете, понимаешь, еще никто не отменил… Не было такого приказания… Я лично, встречая человека, всегда думаю: а какая у тебя, браток, национальность в кармане… Меня не интересует национальность только женщины, и то в тот момент, когда она особенно женщина… Когда ж этот момент проходит, женщина превращается в клейменную своей нацией выдру…

Кононович поднял голову, прислушался к звукам включенной радиолы и сказал:

– Юрий, разреши твою жену… на танец…

– Да, конечно, – сказал Юрий Дмитриевич.

Кононович был Нине отвратителен, от него воняло почему-то мочой, но Нина боялась рассердить Юрия Дмитриевича отказом. Едва они вышли и задвигались в ритме танца, как Кононович увлек ее подальше в угол и начал нащупывать сзади у нее между лопаток через платье застежки ее бюстгальтера. Нина плечом сбросила его руку и сказала, глядя с ненавистью на лисью блондинистую физиономию:

– От кого-то из нас воняет скипидаром…

– Разве? – сказал Кононович. – Только не от меня, если я никуда не вступил…

К Юрию Дмитриевичу подсела Рита. Сев, она так высоко подтянула подол платья, что стали видны ее серебристые английские подвязки на полных мясистых ногах.

– Мне надо, чтоб мужчина был, – сказала Рита, – а нация меня не интересует…