Афанасий Никитин. Время сильных людей - Кирилл Кириллов

В пределах видимости купца появилась запряженная четырьмя волами упряжка. Ее остановили саженях в пяти от змея и развернули к нему задом. Афанасий было подумал, что это сделали, дабы не пугать рогатых, но обезьянцы оказались хитрее. Привязав к упряжи длинный канат с петлей на конце, они продели ее сквозь вытащенную на арену деревянную клетку. По бокам от клетки выстроились десятка полтора воинов с копьями и баграми.

Один из них привязал к длинной палке протянутую сквозь клетку петлю и поднес к голове гада. Тот опять зашипел, разинув желтую пасть, и погрозил воину мелькающим меж сухих губ языком. Тот отпрянул, оглянулся и, видимо, получив от кого-то знак, снова пошел на приступ.

«О как, — подумал Афанасий, — наверняка португалец такую хитрость сочинил. Местным-то волосатикам до такого не додуматься, а вот Мигель — тот может. Особливо чужими руками».

Воин снова приблизился к гаду и, улучив момент, кинул на него петлю, стараясь захлестнуть на шее. Не попал. Веревка соскользнула по чешуйкам брони.

Обиженный таким неуважительным к себе отношением, змей вскинул голову. Это его и сгубило. Воин второй раз взмахнул палкой, набросив канат на выгнутую по-лебединому шею, и отскочил. Щелкнул кнут. Буйволы рванули с места, как породистые рысаки. Петля захлестнулась, и змей с разгону въехал носом в подставленную клетку. Воины, подбежав с обеих сторон, налегли, опрокидывая ее на попа. Другие подцепили копьями мечущийся во все стороны хвост, третьи наложили сверху плетеную крышку, а четвертые стали густо обматывать клетку волосатыми лианами. Через несколько мгновений они уже запрягали в двухколесную телегу воловью упряжку.

Арена снова опустела. Афанасию показалось, что праздник окончен, но зрители не расходились. Будет еще что-то? Накликал?! Он заметил двух воинов — не тех, но очень похожих на тех, что недавно улавливали ползучего гада. Того же роду-племени. Неторопливой походкой исполняющих изо дня в день скучные обязанности они шли по краю амфитеатра к его клетке. «Господи, Господи, Господи, помилуй, — взмолился Афанасий, мелко крестясь. — Господи, помилуй!»

То ли у Бога в этот день было хорошее настроение, то ли на долю Афанасия выпало все отпущенное ему сегодня. Воины прошли мимо, к клетке с медведем. Поднатужившись, покатили ее вдоль верхнего края, покрикивая на мелких обезьян, что осмеливались приблизиться. Наконец клетка скрылась за статуями и каменными обломками былого величия.

Тем временем на арене снова появился Хануман. Вразвалочку проковылял по кругу, показывая зрителям то свои роскошные бакенбарды, то плохо скрываемый набедренной повязкой красный зад. Он всячески заводил и подбадривал публику, но та реагировала вяло, устав надрываться в крике и несколько разочаровавшись в зрелище.

По законам циркового представления после хорасанца и удава должен был настать черед Афанасия. Но царь или, может, Мигель решил, что публику нужно взбодрить чем-нибудь более ярким и зрелищным, чем скоротечная расправа с бедным русичем. Ну и ладно.

Меж тем клетку с медведем выкатили на арену. Служители отошли по разные стороны и подрезали лиановые веревки, придерживавшие одну из стенок. Прежде чем та медленно, под треск рвущихся волокон, сползла на песок, они пошли к воротам, стараясь не переходить на бег, но со всей возможной торопливостью.

Под ободряющие крики зрителей обезьяний бог принял боевую стойку как раз напротив отвалившейся стенки. Ноги напружинены в полуприседе. Могучие ручищи подняты на уровень плеч и согнуты в локтях и запястьях. Хануман медленно поводил ими перед собой, напоминая скорее богомола, чем обезьянца. Но бравада его была напрасной — медведь не выходил из клетки.

«Умный зверюга, — думал Афанасий, наблюдая, как наливаются кровью глаза Ханумана, и прислушиваясь к голосам с трибун, переходящим в разочарованное гудение. — Зачем топтыгину связываться с этим безумным подобием человека? А может, и встречался уже с таким когда?»

Утомленный ожиданием, Хануман распрямился и что-то крикнул стражникам. Те вернулись от ворот, стараясь держаться подальше от открытой клетки. Просунули сквозь решетку копья и несильно ткнули медведя в бок. Тот заворочался, взрыкнул недовольно, отчего стражники, побросав оружие, отпрянули.

На мгновение Афанасию показалось, что вылетит он сейчас из клетки пушечным ядром, навалится на Ханумана, вопьется в плечо зубами. Видел он раз, как драл медведь человека. Ужас.

Но косолапый не спешил нападать. Сначала из клетки появилась его голова с непривычно вытянутой мордой. Понюхала воздух влажным черным носом. Затем широченная лапа. Опасливо, будто пробуя холодную воду, зверь опустил на песок одну лапу, затем вторую, потом долго вытягивал тело и наконец ухнул вниз двумя задними. Отряхнулся. Разверз розовую пасть, полную огромных белоснежных клыков и… облизнул черные губы длиннющим языком.

Амфитеатр ахнул. Хануман, снова замерший в своей нелепой стойке, напрягся. Но медведь не сделал в его сторону ни шага. Наоборот, повернувшись, он побрел за клетку, подальше от большого кривляющегося существа. Толпа загудела что-то непонятное.

Не помня себя от ярости, обезьянец бросился вслед за не желающим драться зверем.

Тот остановился так резко, что царь и бог чуть не уткнулся с размаху в его круглое, покрытое колтунами гузно. Отскочил. Медведь опустил голову и лукаво глянул на него. Фыркнул и, зайдя в тенек, улегся там, демонстративно отвернувшись от противника.

Хануман в ярости схватился за прутья клетки, тряхнул. Заскрипели сворачиваемые на сторону колеса, противно взвизгнули трущиеся друг о друга деревяшки, затрещали канаты. Конструкция не развалилась, но как-то вся скособочилась. Медведь глянул на бузотера недовольно, поднялся на лапы, отряхнулся и проковылял к краю арены. Улегся почти на том же самом месте, которое до него занимал ползучий гад.

Обезьяний царь взревел, воздев руки к небу. Ему вторили зрители. Маленькие волосатые обезьянцы на верхних ярусах и вовсе зашлись в истерике.

— Молодец, топтыгин, так его! — не сдержавшись, заорал Афанасий. — Ловко поддел! — Всей душой переживая за хозяина леса, купец и думать забыл о собственном бедственном положении.

Спокойным в этом гвалте оставался только сам виновник торжества. Медведь лежал на песке, положив морду на лапу, ровно человек, и смотрел на беснующихся человекоподобных маленькими умными глазками.

А посмотреть было на что. Два десятка обезьянцев из тех, что ловили ползучего гада, снова высыпали на арену с копьями наперевес, рассыпались веером, подступая к топтыгину. Неужели убивать будут?

Какой-то шорох отвлек Афанасия от созерцания этого увлекательного действа. Обернувшись, он заметил черную макушку над самым краем борта своей клетки и отблеск на острие кинжала. Переполз поближе. С той стороны прутьев скорчился мальчик лет двенадцати. В одной руке он сжимал кинжал великолепной стали, другую приложил ко рту: молчи, мол.

— Ты кто? — одними губами прошелестел Афанасий.

В ответ мальчик махнул рукой: потом, дескать, и начал подпиливать веревки.