Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

— За преступления, совершенные против страны и народа, вы предстанете перед судом.

Сколько ненужного пафоса. И леди Лоу хохочет. По белой пудре ползут дорожки слез.

— Ты должен умереть, папочка… ты его разозлил. Он хочет именно тебя… он успокоится, когда ты умрешь…

Люди с бантами отступают от Ее Светлости, боятся, что сумасшествие заразно?

— …ты умрешь и я тоже. Мы опять будем вместе, как раньше. Правда, папочка?

Йена Кормак опускает на пол. И поддавшись порыву, Юго сбрасывает личину, на мгновенье, которого хватает, чтобы Кормак понял.

— Он тоже Дохерти, — шепчет он. И Юго кивает.

Им позволяют уйти. Только дверь запирают на замок.

— Тихо, — Юго обнимает мальчишку, который мелко дрожит. — Я же с тобой. Я тебя не брошу. Обещаю.

Эту ночь назовут Первой. С нее начнется отсчет нового мира.

Меррон держала за руку крепко, ей все казалось, что если разжать пальцы, или хотя бы ослабить хватку, то Дар уйдет. Возможно, это и неправильно — заставлять его делать то, что ему не хочется, но… она не станет удерживать. И навязываться тоже.

Просто убедится, что он цел.

И вымыться ему надо.

Одежду почистить.

Слишком много в городе патрулей, легко привлечь внимание, которое, как Меррон подозревала, Дару ни к чему. Как вообще он здесь оказался?

И надо бы спросить, но не ответит же. Ее ли это дело?

Нет.

Наверняка из-за того, что происходит в Городе…

…суд.

…и казнь.

…и торжество справедливости, о котором писала сегодняшняя газета.

Судя по дате, справедливость уж два месяца как восторжествовала, но до Краухольда новости пока дойдут…

Ноги болели, особенно левая. Наверняка, ушиб и довольно серьезный, но перелома нет, что уже хорошо. А хромота пройдет. И ладони заживут. Содранная кожа — это пустяк, главное, что пальцы целы.

В мыслях разброд, а на душе неспокойно.

Дара тоже казнят, если узнают, кто он такой. А Меррон с ним, за пособничество и укрывательство.

Дом встретил привычной темнотой и запахом трав, которые Меррон развесила сушиться в гостиной — Летиция вряд ли бы обрадовалась подобным переменам, но писем от нее не было уже почти год. И собственные Меррон уходили словно бы в никуда. Правда, говорили, что на дорогах все еще неспокойно, что Протекторат перерождается в горниле народной революции, и вот-вот уже совсем переродится, тогда и пойдут почтовые дилижансы, а заодно появятся уголь, соль, зерно и мясо, чтобы не по талонам, а столько, сколько хочешь. В это верили неистово, словно бы сама вера приближала заветные счастливые времена. Наверное, даже казнить перестанут. Разве что только тех, кто против воли народа.

Мартэйнн прикусывал язык, избегая и соглашаться, и спорить.

Он был вообще странноватым парнем. Но докторов не хватало, поэтому не трогали.

И еще потому, что Терлак испытывал к Мартэйнну необъяснимую симпатию. Верил, что сумеет поставить на путь истины? Или держал про запас? Враги ведь тоже имеют обыкновение заканчиваться. Как бы там ни было, но дом Летиции Барнс получил статус амбулатории, что позволяло избежать нежеланного соседства.

— Заходи, — Меррон заперла дверь на замок, и засов задвинула, чего не делала давно. Впрочем, соседи у нее хорошие, даже если увидели что-то — не выдадут. Не должны. — Ты здесь один?

Сержант кивнул.

Один — это хорошо. Одного легче спрятать… главное, чтобы никто его не узнал.

Подсвечник потерялся. Меррон помнила, что оставила его на столике. А он потерялся… и свечи тоже. Не те, что выдают для нужд амбулатории, жирные, с тугими фитилями, которые отвратительно горят и света почти не дают. У Меррон были настоящие спермацетовые, целых полторы еще оставалось.

Прятала. А теперь вдруг забыла, куда прятала.

И вообще чувствовала она себя крайне неловко, словно собиралась сделать что-то нехорошее. Но вот свечи нашлись. И подсвечник. И даже зажечь получилось с первого раза.

Ну вот зачем на нее так смотреть?

Меррон сама знает, что выглядит отвратительно — как еще может выглядеть человек, сутки проторчавший в госпитале? И пусть новых раненых не привозили, но и со старыми работы хватило. У двоих гангрена началась, и пришлось ампутацию делать. Меррон теперь научилась с пилой обращаться. Троих опять забрали «по особому распоряжению», и все привычно делали вид, что этих троих вовсе не существовало. Еще один с явными симптомами тифа, который через день-другой добьет… гнойные раны, рваные, резаные, заживающие и не желающие заживать. Люди, которые умирают, несмотря на то, что могли бы жить еще долгие годы.

Кому нужна эта война?

И почему Меррон злится не на тех, кто войну начал, а на Сержанта?

Он безропотно проследовал на кухню — единственное место, за исключением, пожалуй, комнаты Меррон, которое осталось в прежнем виде. Стол из вишни. Разделочная доска, вычищенная перед отъездом до блеска. Медные кастрюли выстроились по ранжиру, слегка запылились, правда, — Меррон редко пользовалась ими. Тяжелый чайник. И шкаф для посуды. Печь и почти новая плита патентованной конструкции, которая и вправду удобнее печи: угля потребляет меньше, да и греется быстрее.

— Раздевайся, — Меррон поставила подсвечник на стол.

Сама сняла куртку и жилет, который носила всегда, несмотря на жару и насмешки. Привычно закатала рукава, отметив, что рубашку вряд ли получится отстирать. И надо бы новую найти, но одежда теперь тоже роскошь.

Вымыть руки. Протереть спиртовым раствором — тоже заканчивается. Скоро из лекарств у Меррон только травы и останутся, если, конечно, останутся. Люди траву уже едят.

А Сержант не шелохнулся.

Смотрит с подозрением, с опаской даже…

…думает, что Меррон будет приставать?

— Я просто хочу убедиться, что тебя не порезали.

Мотнул головой. Это следует понимать, что его не порезали, а Меррон следует найти другой объект для заботы. Ну и ладно. Уже взрослый. Сам разберется.

— Хорошо, — она не знала, что делать дальше. — Тогда бери ведро и пошли, покажу, где ванна. Вымыться не откажешься? Переодеться, правда, если только в мое… рубашки тебе маловаты будут, но я принесу. Вдруг подойдет что-нибудь.

Она говорила, опасаясь, что если замолчит, то станет совсем уж неловко, Меррон же никогда не умела вести себя в неловких ситуациях, вечно какие-то глупости вытворяла.

Еще обидит ненароком…

— Справишься?

Кивок.

— И есть будешь? Конечно, будешь. Мне сегодня масла выдали, правда, оно немного подтаявшее, но все равно вкусно. Честно говоря, я думал, что забыл… забыла, каково масло на вкус. Так странно… раньше казалось, что это — нормально. Утро. И булочки. И масло или варенье…