Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

— Не смею оспаривать. По-моему, Бургдорф оказался слишком деликатным и мягкотелым для исполнения такого приговора. И потом, фрау Роммель заверила меня, что он увозит фельдмаршала в Берлин.

— Только не в Берлин, штандартенфюрер! Только не в Берлин! Здесь он сейчас не нужен.

— Фрау Роммель я сказал то же самое. Думаю, у Бургдорфа хватит ума не допустить того, чтобы Роммель оказался в приёмной фюрера.

— Но если он всё же окажется там, то не исключено, что сможет убедить Гитлера, что опасаться его нечего. У этого фельдмаршала — особый магнетизм, он обладает способностью убеждать.

— Мне плевать на его магнетизм, Брандт. Но если Бургдорф допустит, чтобы Роммель вновь навестил столицу, подносить ампулы с ядом придется вам, причём обоим сразу.

Услышав эту угрозу, Брандт побледнел и взмолился, чтобы Господь укрепил дух Бургдорфа и Майзеля. Он уже хотел уходить, но в это время ожил коричневый телефон правительственной связи, украшенный большим черным орлом.

— Это фюрер, — обронил Гиммлер, прежде чем снять трубку. — Задержитесь, это может касаться нашего Лиса Пустыни.

Командующего войсками СС ничуть не удивило, что с ним фюрер вёл себя так же, как только что он вел себя со своим адъютантом. Узнав, что Роммель всё ещё не «вкусил щедрот» гестаповских отравителей, он никакие объяснения выслушивать не пожелал. Сообщение о том, что Роммель может оказаться в Берлине, тоже чуть ли не повергло его в ярость.

— Кто конкретно занимается сейчас этим африканским мавром? — едва сдерживая себя, поинтересовался фюрер.

И тут вдруг Гиммлер обнаружил, что неспособен вспомнить имен генералов, которые находились сейчас в Герлингене. Увлёкшись психологическим натиском на своего адъютанта, он впал в одно из тех «именных беспамятств», в которые в последнее время впадал всё чаще и во время которых фамилии подчинённых вспомнить всё труднее и труднее.

— Как и было приказано вами, убрать фельдмаршала было поручено вашему… — нервно пощелкал он пальцами, обращаясь к Брандту.

— …Адъютанту Бургдорфу, — подсказал тот.

— Да, генералу Бургдорфу.

— Ничего такого Бургдорфу я не поручал, — вдруг четко, произнося каждый слог, проговорил Гитлер.

— Простите, мой фюрер?..

— Не заставляйте меня повторять! — теперь уже по-настоящему взорвался Гитлер. — Лично я никогда и никому убирать Роммеля не приказывал! Вы слышите меня, Гиммлер?!

— Да-да, мой фюрер, я понимаю, что…

— Нет, вы так ничего и не поняли из наших бесед! — взбешённо прокричал вождь Великогерманского рейха. — Высшая истина рейха заключается в том, что ко всему, что уже произошло или еще только должно произойти с фельдмаршалом Роммелем, лично я как фюрер никакого отношения не имею.

— Именно так я и воспринял ваш… — еле удержался Гиммлер, чтобы не употребить слово «приказ», — простите, я хотел сказать: «Наше общее мнение», — окончательно запутался в этой словомаскировке командующий войсками СС.

— И запомните: не должно произойти ничего такого, что заставило бы меня услышать о том, что Роммель томится в приёмной рейхсканцелярии.

— Этого не произойдет ни при каких обстоятельствах, — как можно твёрже и увереннее молвил Гиммлер.

Фюрер умолк, и Гиммлер решил было, что он положил трубку, но тот вдруг совершенно иным, более рассудительным голосом спросил:

— Кстати, о «корсиканском завещании» фельдмаршала нам известно всё, что должно быть известно?

И вновь оказалось, что к четкому и ясному ответу Гиммлер не готов. Он, конечно, понимал, что речь идёт об африканских сокровищах Лиса Пустыни, затопленных где-то в районе Корсики, но смутно представлял себе, где именно и кто обладает полной информацией о них. И тогда, понимая, что затягивать с ответом крайне опасно, рейхсфюрер СС произнёс то единственное, что могло спасти его сейчас:

— Известно далеко не всё. Но если мы поручим эту операцию Отто Скорцени…

И расчет оказался верным: при упоминании имени своего личного агента по особым поручениям Гитлер почти мгновенно впадал в глубокое смирение, очевидно, неоспоримо уверовав, что Скорцени способен решить любую проблему рейха.

— Так поручите ему как можно скорее, пока еще в живых остаются хоть какие-то участники этой акции. Причем напомните ему от моего имени, что корсиканские сокровища принадлежат рейху, и только рейху, а не кому бы то ни было конкретно. И что это — задание особой секретности.

…«Бедному, вечно молящемуся монаху Тото» княгиня Сардони так и не ответила, но мстила он за ту беспардонность, которую он однажды допустил, решив, что имеет право вести себя с ней, как с уличной девкой. Однако месть эта была не столько принципиальной, сколько сугубо интуитивной. Сардони вовсе не собиралась выяснять отношения капитана к себе и вообще суесловить по этому поводу. Как не собиралась и отдаваться ему. По крайней мере, здесь, в спальне.

— Почему вы так тягостно молчите, княгиня? — нарушил молчание Тото, он же капитан Грегори.

— Наслаждаюсь вином.

— Отвратительная кислятина., какую способны пить только итальянцы.

— Когда после получаса борьбы и стенаний ворвавшийся к тебе в спальню мужчина так и не способен ни одарить тебя нежностью, ни доставить хоть какое-то удовольствие, поневоле приходится довольствоваться этой отвратительной кислятиной.

И тогда капитан предпринял последнюю, решительную попытку взять ее штурмом. Он вознамерился поднять ее на руки и уложить в постель, но был остановлен такой отчаянной пощечиной княгини, что чуть было не уронил женщину на пол.

— Я ведь уже объяснила вам, что в спальне это происходить не может. Спальня для меня, как и для всякой прочей смазливой итальяшки, святое.

— Да? — потер щеку Тото, осторожно поставив женщину на пол. — Во-первых, не припоминаю, чтобы вы изрекали нечто подобное. А во-вторых, впервые слышу, чтобы для смазливых итальяшек спальня была святым местом. Именно там они все и греховодят. Как, впрочем, и смазливые англичанки.

— Смазливых англичанок не бывает, — мстительно возразила Мария-Виктория, по-прежнему предпочитая наслаждаться кислятиной, хотя Грегори уже основательно подраздел ее.

— Это вам так кажется.

— Смазливых… англичанок в природе не существует, — с большим упрямством стояла на своем Сардони. — «Смазливая» — это вообще не об англичанках. Они и слова такого не знают.

То ли пораженный ее беспардонностью, то ли ощутив вдруг, что вся страсть его иссякла, Тото вдруг обмяк, вновь опустился прямо на ковер и, закрыв лицо руками, несколько минут сидел так, раскачиваясь и что-то бормоча на своем англо-шотландском.

— Бывало, что у моих ног мужчины рыдали, бывало, клялись, угрожали, сулили золотые горы… Но чтобы, основательно подраздев, мужчина начинал молиться на меня, как на обнаженную Деву Марию, — такого в моей практике еще не случалось, — злорадно хохотнула Мария-Виктория. — Хотя… чего я рассчитывала дождаться от монаха? Он и есть монах.