Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

Встревожившись, княгиня села в постели и, обхватив руками колени, долго сидела так, прислушиваясь и успокоительно отмечая про себя, что, хотя стрельба, вроде бы, и не ослабевает, тем не менее, постепенно отдаляется. Становилось ясно, что какое-то подразделение вермахтовцев оттесняет партизан в горы, преследуя их вдоль шоссе, ведущего в сторону.

«Неужто подоспели корсиканцы Умбарта? Но кто их вызвал? Сами в бой они обычно не рвутся. Разве что подошел русский князь-диверсант со своими курсантами из «Гладиатора»?»

— Господи, наконец-то ты вернулась, — обрадовалась она по-явлению Кристины, через плечо у которой свисал теперь шмайсер, а на ремне чернела пистолетная кобура. В таком облачении шведка и сама казалась предводительницей гарибальдийцев. — Что там происходит?

— Какое-то подразделение немцев оттесняет партизан, загоняя их все дальше и дальше в горы.

— Неужели партизаны намеревались напасть на виллу?

— Если бы намеревались, то что бы им помешало? Грегори говорит, что, по всей видимости, один отряд немцев вытеснил гарибальдийцев из гор сюда, на равнину, а второй, появившись на шоссе, начал теснить их назад в горы. Похоже, теперь у них есть только один путь отступления — по шоссе в сторону Генуи. Но в районе перевала он тоже может оказаться перекрытым.

— Наша охрана в бой пока не вступала?

— Не было необходимости. Но в каждой башне по пулемету и фаустпатрону. Так что в любом случае какое-то время продержимся. Кстати, почему бы вам, княгиня, не спуститься в подземелье? Или хотя бы вооружиться…

— Это я всегда успею. Охрана надежная, оружие — вот оно, — указала на лежавший на тумбочке автомат. — Вход в подземелье прямо из спальни. Так что бояться нам с тобой пока нечего.

— Мне остаться с вами?

— Должен же кто-то охранять меня, — беззаботно согласилась Мария-Виктория.

— Логично.

— Закрой двери передней и спальни. Возьми их на засов. Если капитану Грегори как начальнику охраны что-то понадобится, позвонит по телефону.

— Логично.

По-итальянски Кристина говорила с заметным скандинавским акцентом. Но похоже, что и по-шведски она тоже изъясняться не любила. Из всех обитателей «Орнезии» она слыла самой молчаливой. В Риме она оказалась под видом беженки из Польши, где якобы работала прислугой у одной польской графини. В Италии она тоже зарабатывала себе на хлеб гувернанткой в семье одного итальянского генерала. И Кристине еще очень повезло, что генерал сумел вырвать её из рук итальянской контрразведки, чтобы через службу безопасности Ватикана переправить сюда.

Правда, Паскуалина утверждала, что генерал заботился не столько о безопасности своей гувернантки-любовницы, сколько о собственном благополучии — слишком уж он бывал красноречив с ней в постели, а Кристина всегда была идеальной слушательницей. Однако это уже не имело особого значения. Она понимала, что война вот-вот завершится, и ей хотелось, чтобы в послевоенном мире узнали, что папа римский не только сотрудничал с итальянскими фашистами, но и активно помогал антифашистам, и даже некоей шведской агентке.

— Отложи автомат и присядь, — как можно мягче предложила Мария-Виктория.

Шведка всегда считала, что княгиня относится к ней предвзято и терпит только потому, что она навязана Паскуалиной Ленерт. Поэтому Кристина старалась быть как можно незаметнее и очень опасалась флирта охранников, особенно капитана Грегори, дабы не оказаться в соперницах хозяйки. А уж когда на вилле появлялись гости-мужчины, как это было в случае со Скорцени и его людьми, вообще пыталась избегать каких-либо контактов с ними. И если и приняла ухаживание адъютанта Скорцени гауптштурмфюрера Родля, то лишь после того, как на этом настояла сама Сардони.

Кристина сняла автомат и робко присела на краешек кровати. Ей казалось, что Мария-Виктория решила поговорить с ней по душам, и подозревала, что разговор может оказаться не очень приятным. В конце концов, они все еще оставались врагами, ведь княгиня работала на итальянскую разведку (какую именно: королевскую или фашистскую, Кристина так и не выяснила) она же — на шведскую. И была очень удивлена, когда, вместо того чтобы начинать разговор, Сардони придвинулась к ней, повернула лицом к себе и, стараясь смотреть прямо в глаза, принялась расстегивать гимнастерку.

— Здесь ужасно душно, — едва слышно проговорила она. — Не мешало бы раздеться.

— Логично, — так же едва слышно согласилась шведка, стараясь при этом следить за каждым движением княгини.

— Знаешь, в этом ложе со мной еще не побывал ни один мужчина.

— Они были не здесь, — с чисто женским коварством подтвердила шведка.

— Тогда почему бы нам не побыть здесь вдвоем?

— В постели? — с той же невозмутимостью удивилась шведка.

— Раньше тебе никогда не приходилось бывать в постели с красивой женщиной?

— Всякий раз рядом со мной почему-то оказывались мужчины. Далеко не все из них были красавцами, но в общем-то они не очень разочаровывали меня.

— Но мы говорим о женщинах.

— Женщины до моего ложа, как правило, не доходили. Очевидно, их перехватывали мужчины, которым удавалось избежать моих ласк.

— Вот такой ты мне нравишься.

— Еще больше понравлюсь, если сниму брюки и все остальное, — наконец-то поняла шведка, чего от нее хотят.

— С твоей стороны это было бы ошибкой. Предоставь мне, — с сомнамбулической заторможенностью убеждала ее Мария-Виктория. — Все таинство ритуала — в раздевании, в обнажении, явлении миру всего того, что мы стесняемся демонстрировать даже самим себе. — Княгиня вспомнила жестокий урок лесбийства, преподнесенный ей когда-то унтерштурмфюрером Лилией Фройнштаг, и только поэтому с особой нежностью провела ладонью по щеке Кристины, шее, груди… Закрыв глаза, потянулась губами к ее губам.

— Но это… противоестественно, — несмело отстранялась от нее шведка. — И потом, это ещё и неэстетично.

— Неестественно всё то, что проделывают с нами мужчины. Не говоря уже об эстетике. А между нами всё будет красиво и нежно. Нежно и трогательно. Очень нежно и очень трогательно.

Первый их поцелуй был едва обозначен легким касанием губ, пряностью дыхания, блужданием руки Марии-Виктории по упругой груди партнерши.

— Это ведь не слишком неприятно, правда?

— Не слишком, — вынуждена была согласиться шведка, с трудом приходя в себя. «Поцелуй невинности» явно ввел ее в смятение, из которого она так и не сумела выйти. Тем более что на этот раз итальянка действовала более решительно. Она уложила Кристину рядом с собой, после чего поцелуи ее стали еще более затяжными и страстными. При этом Сардони каким-то образом умудрилась постепенно стаскивать с нее брюки. И шведка, которая поначалу вяло сопротивлялась и поцелуям, и обнажению, затем как-то совершенно незаметно для себя стала помогать ей в том и другом.