Саша Чекалин - Василий Иванович Смирнов

— Ловко! — говорил он. — Вот это да! Отряд наших войск переправили.

Саша тоже чувствовал гордость за удавшуюся переправу.

«Задание командира выполнили. Теперь можно отдыхать», — думал он, представляя себе, как будет докладывать Тимофееву.

Ночью возвращаться в село опасно, да и ребята чувствовали, что все они устали, и, кроме того, никому не хотелось уходить от товарищей — так снова сдружила их боевая, тревожная октябрьская ночь.

Ребята устроились спать в стогу сена. Зарывшись с головой, Саша с наслаждением вытянулся, закрыл глаза.

В сене было душно, жарко, пахло мятой, клевером. Саша чувствовал, что по его телу ползают какие-то букашки и, уже засыпая, думал: «Как-то теперь партизаны?»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Было утро, ясное, солнечное, звонкое от скрипа деревьев, от хруста скованных морозом лужиц и листьев. Ночью выпал снег, и теперь все — и земля и деревья — ослепительно белело. И оттого, что в лесу было светло, нарядно, радостно, в землянке все выглядело еще непригляднее, сумрачнее, тоскливее.

Там, где обычно на нарах помещался Трушкин, теперь чернело пустое место, напоминая всем о том, что его уже нет в живых. Возле печки сидел Костров, тяжело контуженный, с плотно забинтованной головой.

На нарах у другой стены лежал заболевший Саша.

Ночное купание в реке не прошло даром — он простудился.

Уже больной, никому не говоря об этом, Саша пошел в разведку. В одной из деревень, недалеко от Песковатского, он пробрался в избу, где остановились штабные офицеры пехотной немецкой части, выкрал у них полевую сумку с документами и, отстреливаясь от погони, благополучно ушел в лес. Вернувшись в лагерь, он слег.

Со своей койки на нарах Саша видел, как Люба суетилась возле Кострова, уговаривая его не приподниматься и по разговаривать, чтобы не бередить обожженное лицо. Саша слышал, как партизаны шепотом спрашивали Любу:

— Не ослепнет Ефим Ильич?

Люба хмурилась, неопределенно пожимая плечами, и жаловалась, что нет подходящих лекарств, нечем лечить: для глаз нужна свинцовая примочка, а в походной аптечке ее нет.

Дубов взял лошадь у лесника и куда-то поехал. Саша слышал, как он перед отъездом разговаривал с Тимофеевым, повторив несколько раз имя учительницы Музалевской из Мышбора.

Одевшись потеплее, Саша вышел из землянки и стал медленно бродить вокруг.

— Что, еловая душа, приуныл? — спрашивал Матюшкин, участливо посматривая на Сашу. — Все треплет лихорадка?

Остановившись возле Матюшкина, Саша смотрел, как тот мастерит деревянный календарь. Взялся он за этот календарь вместе с Ефимом Ильичом еще неделю назад. Обтесал топором плашку, вырезал пластинки с цифрами, потом установил плашку на подножки, просверлил три отверстия. Посредине календаря пластинка показывает год и месяц. По краям вставные цифры обозначают день месяца.

— Ловко? — Матюшкин, прищурив глаза, полюбовался своей работой. — Осталось только раскрасить цифры, нарисовать звезду…

Лицо у Матюшкина довольное, прокуренные усы обвисли, рыжеватая бородка растрепана. Он присаживает-' ся на пенек, медленно свертывает грубыми, заскорузлыми пальцами из газетного листа козью ножку и, не глядя на Сашу, словно разговаривая сам с собой, бурчит:

— Вот, Сашуха, и зима… снежок выпал. Теперь нашему брату труднее станет. Зима адрес наш раскрывает, Пошел прямо — адрес оставил, в сторону пошел — тоже. След, брат, не скроешь.

— Этот снег недолговечный — растает! — Саша сжал в кулаке скрипящий белый комочек снега.

— Знаю, что растает. Не в этом дело! — бурчит Петрович.

Он глубоко затягивается и говорит, пуская серые кольца дыма, про то, что тревожит и беспокоит всех партизан:

— Плохи дела у нашего Ефима Ильича. Плохи! А чем поможешь?

— Неужели ослепнет?..

— Один глаз вытек — это точно! Сам видел, когда перевязывал. А другой под сомнением. Если бы операцию сразу сделать, глазного врача найти! — Петрович грустно качает головой. — Люба говорит — примочки помогают. А где теперь найдешь такое лекарство? Сегодня Митя в город пошел. Может быть, он добудет.

— У Мити оперативное задание, — грустно замечает Саша.

— И задание надо выполнить и лекарство добыть, — упрямо стоит на своем Петрович.

По тропинке верхом на лошади спускается Дубов.

— Гнедко-то весь в мыле, — замечает Матюшкин, — чую, вернулся наш Павел Сергеевич с добычей.

Соскочив с лошади, Дубов осторожно несет в землянку сверток в газетной бумаге.

Саша присаживается рядом с Матюшкиным на толстый конец березы.

— Сколько фашисты горя принесли нашему народу! Вот проклятые, всю жизнь перевернули. Скорее погнать бы их обратно! — Глаза у Саши сверкнули, он крепко сжал кулаки.

— Погонят, Сашуха, погонят… Легко сказать, такая сила навалилась на нас… Вся Европа на них работает. А нам помощи от союзников нет. Одни воюем. Разве союзники чувствуют наше горе?

— Народ в деревнях ждет, что к весне погонят фашистов, — замечает Саша, вспоминая свой недавний разговор с колхозниками в Шаховке. — Спрашивали меня, когда второй фронт откроется, а я что скажу? Говорю: будет скоро, обязательно будет…

— Разве бы мы, Сашуха, сидели с тобой здесь, в лесу, если бы открылся второй фронт! — сердито говорит Петрович. — Второй фронт! Хм-м! Пока что второй фронт здесь, в лесах. Красная Армия — это первый фронт. А второй фронт — мы, партизаны, народ. Понял? То-то…

Голос у Петровича крепчает.

— В 1812 году у нас был союзник, Англия. А гнали мы француза одни от Москвы. Один наш русский народ Наполеона гнал и Европу освободил. Так и теперь будет. Вот увидишь. То-то…

Из землянки выходит Дубов, за ним Тимофеев осторожно выводит Ефима Ильича. Забинтованная голова у него неподвижна, словно вылеплена из снега. На полянке появляется Люба, деловитая, озабоченная, с бинтами и свертком ваты в руках.

— Перевязывать будет, — шепчет Петрович, не сводя скорбных глаз с белой неподвижной головы Кострова.

Саша уже знает, как проходила боевая операция, в которой он не участвовал, занятый переправой красноармейцев. Партизаны, сняв часового, сумели подойти близко к вражеской базе. Взорвать бочки с горючим вызвался Трушкин. Он пополз со взрывчаткой, но вскоре вернулся обратно — помешало встретившееся на пути заграждение из колючей проволоки или, может, не хватило у него решимости — рядом находилась охрана. Тогда вместе с ним пополз Ефим Ильич. Вдвоем они взорвали вражескую базу. При этом Трушкин погиб, а Ефим Ильич, отброшенный в сторону, тяжело контужен. Немцы подобрали его, лежавшего в бессознательном состоянии, и повезли в город. Уже у самого города партизаны отбили Ефима Ильича…

Вокруг скамеечки, на которую Дубов и Тимофеев усадили Кострова, собираются партизаны. Пусть он если и не увидит, то почувствует, что его боевые друзья здесь, рядом.

Люба осторожно, едва касаясь пальцами, разбинтовывает голову и лицо Ефима Ильича. Ей помогает Машенька. Саша