Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

и терпеливо ждала своего Сашу. Он сегодня с утра улетел за новыми приборами в центр. Смеркалось. Вертолет еще не вернулся. Она забеспокоилась, когда осенняя темень окутала поселок. Сонный голос администратора подтвердил — вертолет час тому назад вылетел с базы. На ее тревожный вопрос: «Почему он еще не прилетел?» — администратор сухо ответил: «Ждите. Связи пока с ними нет».

— Как нет связи? Он что пропал? — пытаясь быть спокойной, спросила она.

Уже с некоторым раздражением голос ответил:

— Так и нет связи. Ждите. Может, вынужденная посадка. Может, еще что-то. Мы пока не знаем.

Она хотела еще что-то спросить, но связь оборвалась, и голос исчез. Беспокойство и тревога охватили ее. Она нервно, бесцельно ходила по комнате и буквально за несколько минут передумала множество страшных вариантов гибели вертолета. Нарастающий гул мощного двигателя вернул ее в действительность. Вертолет приземлился. Она бежала к нему по плохо освещенной дорожке, спотыкаясь и иногда падая и всё равно не останавливалась, стремилась как можно скорее увидеть его.

Люк откинулся в сторону. Первым наружу выбрался, скорее выпрыгнул худенький длинноволосый мальчик в кожаном длинном балахоне и, испуганно озираясь, остановился у люка. Затем в проеме появились вертушники, скинули лестницу и, о чем-то разговаривая, крикнули в глубину салона. На выходе появился ее Саша с большим свертком в руках. Детский плач нарушил ночную тишину всей площадки. Она было кинулась к Саше, но он сначала передал плачущий сверток мальчику и, разглядев ее испуганное лицо, кинулся к ней и обнял со словами:

— Элечка, заждалась. Вот я и дома. Все хорошо.

Он поправил прядь ее волос и поцеловал в лоб. Она вспомнила детство. Отец, еще молодой, целует ее в лоб, поправляет прядки волосиков и приговаривает:

— Вот я и дома. Все хорошо.

— Все хорошо, — она повторила эти два слова и прижалась к его влажной куртке.

Подошел администратор, о чем-то возмущенно переговорил с вертушниками и весьма строго обратился к Метику:

— Будем платить?

— Почем? — удивленно ответил Метик.

Администратор, услышав не возражающий ответ, несколько смягчился:

— Сейчас выпишу квитанцию. Вы же посадочку делали вне плана, так уж извольте.

Метик угукнул и продолжил вопрос:

— А вертушники? Они что не должны платить?

Администратор вновь нахмурился, он явно не ожидал последующих возражений. Он на несколько секунд задумался и ответил:

— Они управляли геликоптером, а вас посадили без оплаты, так уж, пожалуйста, будьте любезны. С этих, — он махнул в сторону мальчика, — не возьмёшь. Они — «дисси».

Плач ребенка прекратился. Мальчик кормил его грудью. Элеонора только сейчас поняла, что это не мальчик, а молодая, невысокая женщина с ребенком.

— Но вертушники, так они не «дисси». Могут же заплатить, — предложил Метик.

Администратор сразу расстроился:

— Ну что вам жалко что ли? Ведь горючее. Рейс задержали. Мне теперь их надо как-то на ночь устраивать. Они уже должны быть там на базе, а теперь что же, что же будет? Никак нельзя не заплатить. Это совершенно невозможно, — гнусавил администратор. — Одну посадку и взлет вычтут из графика. Будут неприятности. Что же им и людей, хоть они и «дисси», не спасать, что ли? — Он совершенно расстроился и, сгорбившись, ходил под лопастью туда и обратно, повторяя одни и те же слова:

— Что же будет? Что же будет? Никак нельзя. Никак…

Вертушники вынесли на носилках накрытого шкурой, бородатого человека, поставили носилки на краю площадки и, в ожидании администратора, остановились у люка. Пошел мелкий дождь. Женщина положила ребенка на носилки, натянула шкуру на голову бородачу, присела рядом и что-то шептала ему, придерживая ребенка одной рукой, а другой поглаживала бородача.

— Пойдёмте отнесем его в дом, — предложил Саша, — а потом вы выпишите свою квитанцию.

Процессия в дождевом тумане двинулась к метеостанции. Саша с администратором несли носилки с бородачом. За носилками шла женщина с ребенком. Замыкала это шествие Элеонора. Она предложила помощь женщине, но в ответ услышала:

— Я сама идти. Нести сама.

Бородача и женщину с ребенком они разместили в комнате Элеоноры. Обрадованный администратор умчался за квитанцией, а Саша с Элей суетились, обустраивая своих неожиданных гостей.

* * *

Старик отпускал их. Он долго сидел у огня и, казалось, забыл о них, сидящих напротив. Чу даже показалось, что он сидя спит. Маленький Лучу заерзал на руках у Лу и хотел было заплакать. Лу дала ему грудь, и он успокоился. Старик медленно говорил о том, откуда они пришли и почему ушли из города. Он говорил о том, что их становится мало и что он думал оставить Чу и сына здесь, и что Лучу, когда вырастет, может стать Старым.

Они терпеливо слушали его и ждали решение старика. Вся деревня знала, что сегодня в день равного солнца старик решит, что делать с семьей Чу. Все лето деревня обсуждала планы. Отпустить Чу одного, пусть уходит. Он чужой и никак не хочет стать своим. Предлагали отпустить его с Лу, а Лучу оставить у себя — пусть вырастит умным и смелым здесь среди своих, и никто не предлагал отпустить их всех троих.

Старик открыл глаза и, глядя на языки пламени, мерцающие на его лице, уверенно и тихо сказал:

— Вы идти все с Лучу. Идти сейчас. Пусть Лучу расти там.

Старик поднял правую руку в знак окончательного решения.

Утром вся деревня собралась на берегу проводить их. На крепко связанный плот с бортами, выстеленный свежей хвоей, были уложены припасы на несколько недель. Река в это время года, как правило, успокаивалась, готовясь к морозам и ледоставу. Погода, еще не перешедшая к затяжным дождям, предвещала им более-менее спокойное плаванье вниз по течению. Днем солнце поднималось высоко и неплохо прогревало местность, можно было отдохнуть, несмотря на ночную промозглость и зябкость.

Молодежь оттолкнула плот от береговой отмели, и он, медленно покачиваясь на плавной волне, двинулся к середине реки. Они долго смотрели на удаляющуюся деревню и старика, стоящего выше всех на холме, и казалось, он видит весь их длинный и долгий путь. Лу с ребенком на руках смотрела назад, пока фигуры на берегу не стали еле различимы на фоне береговой линии. Она шептала какие-то слова. Он едва расслышал:

— Никогда не видеть… Никогда…

Он старался не беспокоить ее в эту грустную минуту. Плот неспешно двигался вперед и вперед в неведомые дали. Чу был взволнован, прошел год его жизни в деревне. Вихрь разных мыслей пронесся у него в голове. Он вспоминал и размышлял:

«Ботя, как он там пережил прошлую зиму? Вспоминает ли своего Лазера? Прошлая жизнь его, Аполлона Ивановича,