Любовь колдуна - Галия Злачевская

И Ольга вспомнила, что точно так же несколько дней назад валялась тут Альбина Сергеевна, мужа которой она, Ольга, отправила под арест!

Москва, 1937 год

Вдали, около будочки диспетчера, уже стояли трамвайные вагоны, и Ромашову показалось, что Галя сейчас вскочит в один из них и уедет. Конечно, ничего страшного в этом не было, он знал, где искать эту девушку, но ковать железо требовалось, пока горячо, а она сейчас была в том состоянии, что из нее можно было все что угодно выковать…

Однако повезло – Галя замешкалась, перебираясь через лужу, а трамвай в это время отошел. Она с досадой махнула рукой и пошла осторожнее, по самому краешку лужи.

– Ничего, – сказал Ромашов, догоняя ее и идя следом, – это была «четверка», а вам лучше на сорок третий сесть.

Галя обернулась к нему и зло фыркнула:

– Это почему?

– Ну так ведь он же как раз на Бауманскую идет, – пояснил Ромашов. – Вам же, наверное, на работу надо? Или вы нынче не дежурите? А доктор Панкратов дежурит?

Галя побледнела так и покачнулась, что, не подхвати Ромашов ее под локоть, она упала бы в грязь.

– Вы чего? – прохрипела Галя, тщетно пытаясь вырваться. – Вам чего надо?

– Мне надо, чтобы вы рассказали мне о проделках доктора Панкратова, – невозмутимо проговорил Ромашов. – О том, как он подменил мертвого ребенка кавторанга Морозова и его жены Тамары подкидышем, которого тайно принес в роддом. И еще мне надо узнать о судьбе другого младенца, которого принес Панкратов. О судьбе девочки.

– Он никакой девочки не приносил! – испуганно возопила Галя. – Он только…

Она осеклась, побледнела еще больше, и ее рука так обмякла в руке Ромашова, будто рыженькая санитарка изготовилась немедленно грянуться в обморок.

– Он только мальчика принес, – продолжил Ромашов. – Понятно… И что? Ну, рассказывайте! Что он намеревался с ним сделать? Сообщить в милицию? Ну так и сообщал бы! Почему он этого не сделал? Почему подменил ребенка Морозовых? И куда он дел мертвого младенца, которого родила Тамара Морозова? Кстати, а она-то в курсе происшедшего?

Галя молчала, только шевелила губами, и ее глаза казались сплошь черными от расширившихся в безумном испуге зрачков.

– Вы… вы… врете, – прошлепала она дрожащими губами. – Я ничего не знаю…

– Я слышал ваш разговор с сестрой, – сказал Ромашов для того, чтобы Галя наконец поняла: запираться бессмысленно, и бросила зря тратить время.

Нетерпение сжигало его, тем более что он уже знал ответ на главный вопрос, и сейчас хотел только услышать подробности.

Однако его слова подействовали на Галю самым неожиданным образом: достигший наивысшей степени страх придал ей силы, она вырвалась и бросилась бежать в зеленые заросли, обступившие дорогу.

От ее рывка Ромашов потерял равновесие и упал на одно колено в грязь. Он рухнул бы плашмя, если бы не успел уткнуться в землю обеими руками, однако забрызгался с ног до головы, и брюки на колене мигом промокли.

Капли грязи, попавшие на лицо, чудилось, прожгли кожу, словно это была кислота, и не только кожу, но и пробуравили череп. Приступ ярости охватил его и лишил разума. Он вскочил и погнался за Галей, которая отбежала уже довольно далеко.

Диспетчер трамвайной станции высунулась из своей будочки и с любопытством смотрела им вслед, но Ромашов этого не заметил.

Галя оказалась быстроногой, и потребовалось некоторое время, чтобы догнать ее, хотя было нелепо и подумать, что она сможет скрыться от Ромашова, эта глупая перепуганная девка. Однако она бежала все быстрей, петляя, глубже и глубже забирая в рощицу и приближаясь к дачным домикам, близость которых можно было угадать по собачьему лаю и запаху дыма, тянущегося из труб.

Ромашов мельком вспомнил, что раньше здесь были не сквозные рощицы, а настоящий лесок. Проредили его и застроили, видимо, уже в последние годы – много, много позже того времени, когда здесь, бывало, гуляли Гроза, Лиза и Павел Мец, смеясь, болтая, ревнуя, завидуя, любя и ненавидя…

Отгоняя эти всегда болезненные воспоминания, он мотнул головой так сильно, что заломило шею, а перед глазами прошла темная пелена.

Когда тьма рассеялась, Ромашов увидел, что расстояние между ним и Галей увеличилось.

Вот дура. Что, надеется пропасть бесследно? Он ведь знает, где она работает, знает, где работает ее сестра Клава, и из этой сестры он вытрясет и фамилию влюбленной и болтливой Гали, и ее адрес, а если Клава попробует запираться, она вообще пожалеет, что на белый свет родилась!

Внезапно Галя обернулась, крикнула на бегу:

– Не троньте Клаву! Она не виновата! – И понеслась дальше еще скорей.

Ага! Она услышала его мысли!

Ромашов радостно взвизгнул, и Галя от неожиданности резко вильнула в сторону, а потом вдруг сделала какое-то неловкое падающее движение – и рухнула наземь.

Добегая до Гали, Ромашов мог думать только о том, чтобы схватить ее прежде, чем она поднимется, однако девушка оставалась лежать неподвижно, зарывшись лицом в траву.

Ромашову почудилось нечто неестественное в ее позе. И вот он разглядел, что нога Гали, обутая в коричневую баретку, наполовину серую от грязи, с присохшими травинками, зацепилась за вывернутый из земли корень, тянувшийся к большому пню – старому, но отнюдь не трухлявому. Именно на этот пень она и угодила головой с разбегу.

Наверное, удар пришелся в висок, потому что Галя лежала со смирным выражением, приоткрытые глаза ее были неподвижны, а из угла рта сочилась струйка крови.

Понадобилось какое-то время, чтобы Ромашов осознал: погибла свидетельница, которая могла ему не просто много рассказать, но и помочь припереть к стенке доктора Панкратова, и это он, он, Ромашов, загнал ее до смерти…

Все еще не веря, он приподнял труп, встряхнул, тихо, но отчетливо матерясь.

Что делать?!

Потом первый страх прошел.

Никто не знает, как это вышло, никто ничего не видел. Ромашов может, конечно, пойти в местное отделение милиции и заявить, что случайно наткнулся на труп в лесу, но видно, что Галя погибла вот только что, а потом ведь есть ее сестра, которая расскажет, что Галя очень испугалась именно того человека, который и сообщил о ее смерти…

Нет, надо быть полным идиотом, чтобы самому на себя донести. Лучше уйти, да поскорей. Но сначала постараться, чтобы на Галин труп не наткнулся какой-нибудь досужий дачник, которому взбредет в голову прогуляться по рощице.

Самое разумное – это спрятать труп.

Ромашов взялся за тело, чтобы согнуть его, и внезапно испытал странное, ни с чем не сравнимое ощущение. Ему показалось, что живая энергия, которая несколько мгновений назад покинула тело Гали и еще не развеялась в окружающем пространстве, с радостной готовностью проникла через его руки в его тело, заставив кровь резвей пробежать по венам, быстрей забиться сердце, сообщив остроту мыслям и при этом словно бы изменив его душу. Странным образом он сейчас воочию, как бы несколько со стороны, наблюдал это абстрактное понятие – собственной души, – но при этом оно было воплощено в конкретный образ заблудившегося в лесу темноволосого мальчика с очень синими глазами, одетого во что-то белое, чистое – вроде длинной бесформенной неподшитой рубахи. Глядя в синие, как будто эмалевые глаза этого ребенка, наблюдая его мучительные корчи – казалось, он пытается сорвать с себя это белоснежное одеяние, которое мешает ему, однако испытывает страх, – Ромашов вдруг вспомнил, что подобное видение являлось ему во сне однажды, очень давно… В одну из последних ночей августа 1918 года, когда изменилась вся его жизнь, и не только его. Однако тот давний сон, хотя и был очень страшен, длился недолго: это был всего лишь пугающий промельк, который почти сразу исчез и который Ромашов вычеркнул из памяти так же, как и многое другое. Сейчас видение не напугало, а обрадовало его, наполнило новой силой, и он с умилением наблюдал, как мальчишка, не сняв рубахи, все же умудрился вывернуть ее наизнанку, и с изнанки она оказалась мутно-серой, испещренной черными пятнами, словно бы забрызганными грязью.