Любовь колдуна - Галия Злачевская

С наслаждением закрывая глаза, Ромашов успел подумать, как же это замечательно, что он все же решился приехать в Сокольники! Теперь он отчетливо понимал, что прошлого не существует и с ним можно не считаться. Прошлое – тлен… Ясно как лимонад!

Москва, 1918 год

Пыль на площади перед заводом Михельсона прибил недавний дождь, а грязь истоптали сотни ног.

Гроза топтался недалеко от проходной – у крыльца бывшей монопольки[65], размеренно швыряя камушки в ее крест-накрест заколоченную дверь. Доски густо поросли пылью: с тех пор как с началом войны с Германией торговлю спиртным запретили, лавку так и не открывали. Да и надобности в том не было: что до революции, что после нее существовала масса мест, где можно было купить бутылку самогона, коньяку, вина и даже шампанского. Гроза знал об этом потому, что в Сокольниках, всего лишь через улицу от их дачи, подпольная торговля процветала вовсю. Он почему-то вспомнил, как после Октябрьского переворота солдаты нашли на товарной станции цистерны со спиртом и тонули в них, перепившись.

Площадь была безлюдна: митинг начался с полчаса назад. Только шофер, который привез Ленина, читал газету за рулем своего автомобиля, да подремывал на козлах крытого черного фургона тощий возчик в потертой солдатской шинели и низко надвинутой на лоб фуражке, какие носили рабочие. Поднятый воротник шинели и козырек фуражки скрывали лицо с обвисшими брылами и покрасневшими глазами.

На козлах сидел Дог. В фургоне прятались Трапезников и Лиза. Николай Александрович и Гроза немало потрудились, чтобы фургон был окружен особым защитным полем и подходить к нему ни у кого не возникало никакой охоты. Даже шофер Ленина, который порой вскидывал голову и подозрительно оглядывал площадь, не находил в неподвижно стоящем фургоне с сонным возчиком ровно ничего плохого. Однако на Грозу он поглядывал с неудовольствием и раза два или три погрозил ему кулаком, чтобы перестал бомбардировать камнями несчастную дверь монопольки и шуметь. Впрочем, выбраться из машины и прогнать надоедливого юнца шоферу явно было лень, ну а если бы он все же собрался это сделать, Гроза мог его легко остановить. Пока же просто не хотелось тратить силы по пустякам.

Время шло, и наконец на площади показалась черноволосая женщина в поношенной студенческой тужурке поверх черного платья. Под мышкой она несла портфель, в свободной руке держала зонтик. У Доры – а это именно она явилась – был вид учительницы из школы для детей рабочих.

У дверей проходной гранатного цеха лузгал семечки, небрежно сплевывая шелуху, плечистый матрос. Это был эсер Иван Новиков.

При виде Доры лицо матроса чуть оживилось, однако он тут же вильнул глазами в сторону, показывая на черный автомобиль с шофером за рулем.

– Ну, теперь сомнений нет, – пробормотала Дора. – Это «Тюрка-Мери» Ленина. Его водит Степан Гиль, Ленин любит ездить с ним. Значит, Ленин точно здесь.

Она оглянулась на фургон, послала Грозе кривую нервную улыбку и вошла в цех.

Новиков последовал за ней, настороженно озираясь.

Гроза выждал некоторое время, потом запустил последний камень в дверь монопольки и, сунув руки в карманы, лениво, заплетая нога за ногу, тоже поплелся в цех, приняв донельзя равнодушный вид.

Там он встал в последних рядах собравшихся.

Стеклянная крыша цеха была запыленной, грязной, свет еле проникал сквозь нее, и лица людей, столпившихся среди станков, казались мрачными, угрюмыми, потемневшими от тяжких мыслей. Хотя, наверное, так оно и было на самом деле.

Некоторые равнодушно или угрюмо, а некоторые с живым интересом смотрели на невысокого, коренастого лысоватого человека в черном люстриновом пиджаке, который стоял на платформе одного из станков, поднятой выше всех прочих, и, несколько картавя, говорил громко и уверенно:

– У нас один только лозунг, один девиз: всякий, кто трудится, имеет право пользоваться благами жизни. Тунеядцы, паразиты, высасывающие кровь из трудящегося народа, должны быть лишены этих благ. И мы провозглашаем: все – рабочим, все – трудящимся!

Вокруг захлопали.

– Сегодня в Петрограде убит товарищ Урицкий, – продолжал Ленин. – Это подлейшее убийство из-за угла – дело рук эсеров, как и кулацкие восстания и чехословацкий мятеж в Сибири. На нас движутся толпы врагов. Мы истекаем кровью, мы переносим немыслимые трудности. Мы голодаем…

– Хлебушка нету, дети есть просят, а платят-то… – визгливо выкрикнула какая-то женщина в самой гуще толпы, однако тут же умолкла, словно подавилась или была одернута кем-то. Гроза пытался найти ее взглядом, однако в массе лиц трудно было различить одно.

– Удержать власть куда труднее, чем ее взять, – продолжал Ленин. – Надо помнить: когда происходит революция, умирает целый класс. Его нельзя заколотить в гроб, как обычного человека, и закопать в могилу. Этот труп гниет и разлагается в нашей среде. Он смердит и отравляет воздух, которым мы дышим!

Гроза видел Дору, которая внимательно смотрела на Ленина, изредка вдруг начиная озираться, словно слышала чей-то оклик, но не могла понять, кто и откуда ее зовет.

Гроза вдруг ощутил неясное беспокойство. Было такое ощущение, словно его кто-то трогает то за одно плечо, то за другое. Он начал озираться, подобно Доре, однако на него никто не обращал внимания и, конечно, не касался его. Однако беспокойство усиливалось. Он вернулся к выходу из цеха, и почудилось, что в уши ударил взволнованный голос Николая Александровича: «Гроза! Гроза! Доре надо выходить на улицу и готовиться! Она меня не слышит! А ты? Ты слышишь? Что происходит?!»

Конечно, это был не обычный голос, а мысленный посыл, прорвавшийся к Грозе так внезапно, что показался громким окриком. Впрочем, он всегда воспринимал внушение как звук.

«Я слышу», – мысленно ответил Гроза, продолжая идти к выходу, и Николай Александрович отозвался: «Слава богу! Она должна начинать после сигнального слова. Но почему она меня не слышит?!»

Гроза заметил, что с каждым шагом он воспринимает мысли Трапезникова все отчетливей, словно сама тягостная атмосфера цеха и митинга приглушала их, а ближе к выходу и дышать, и думать становилось легче.

– Убийством товарища Урицкого, – разносился под сводами цеха голос Ленина, – контрреволюция объявила нам белый террор. Однако предатели должны быть уничтожены волею народа!

Гроза обернулся и, глядя в спину Доры, сосредоточился: он приказывал ей выйти из цеха. Однако Дора только нервно передернула плечами, но не сдвинулась с места.

Гроза вспомнил, что и он не слышал Трапезникова, пока стоял, прислонившись к станку. Но стоило отойти, как мысленный посыл сделался ясен. Вот и Дора оперлась на станок.

Металл!

Неужели металл мог ослабить восприятие внушения? Похоже на то…