Обрученные холодом - Кристель Дабо

Проводив Офелию до вестибюля Оперы, Торн ушел, не оглянувшись. Они больше так и не перемолвились ни единым словом.

Офелия, как во сне, шла одна по сверкающему паркету. Девушке чудилось, что огромные люстры с их ослепительным светом угрожающе нависают над ней. Парадная лестница опустела. Офелия спустилась в лабиринт коридоров, ведущих к гримерке. Не считая нескольких лампочек, свет был уже потушен, работники театра давно разошлись. Офелия неподвижно стояла среди беспорядочно разбросанных частей декораций. Вот нос корабля из папье-маше, а вот фальшивые мраморные колонны… Она стояла и слушала собственное свистящее дыхание.

«Я вас не люблю».

Итак, она сказала это. Девушка никогда не думала, что такие простые слова способны причинить боль, физическую боль. Ей казалось, что треснувшее ребро терзает изнутри все ее тело.

Офелия не сразу разыскала гримерку, где оставила тетушку Розелину. Та по-прежнему сидела на стуле, в темноте, бессмысленно глядя в пространство, словно марионетка, брошенная кукловодом.

Офелия включила свет, подошла к ней и шепнула на ухо:

– Тетя!

Тетушка Розелина не ответила, не повернула головы. И только ее руки мерно двигались, разрывая листок с либретто, склеивая его прикосновением пальцев, снова разрывая и снова склеивая. Может быть, она воображала, что находится в своей реставрационной мастерской? Этого никто не должен был видеть.

Офелия поняла, что нужно увести тетку в безопасное место. Осторожно, стараясь не испугать старушку, она вытащила у нее из пальцев либретто, взяла за руку и вздохнула с облегчением, когда тетка послушно встала со стула.

– Надеюсь, мы идем не в сквер? – пробормотала тетушка. – Терпеть не могу скверы.

– Мы идем в Архив, – солгала Офелия. – Крестный нуждается в вашей помощи.

Тетушка Розелина одобрительно кивнула. Она была настоящим профессионалом и всегда откликалась на просьбы, когда речь шла о спасении книги от разрушительного воздействия времени.

Офелия за руку вывела старушку из комнаты. Казалось, она ведет за собой сомнамбулу. Они прошли по одному коридору, по второму, потом вернулись назад, – недра Оперы были настоящим лабиринтом, а скудное освещение отнюдь не помогало ориентироваться.

Вскоре Офелия поняла, что им нелегко будет выбраться отсюда. Тщетно она предъявляла груму-лифтеру свой ключ, давая понять, что живет в Лунном Свете, – тот ничего не желал слушать.

– Я впускаю только приличных людей, понял, дурачок бессловесный? А эта, – сказал он, ткнув пальцем в тетушку Розелину, – по-моему, выхлестала слишком много шампанского.

И впрямь, тетушка Розелина непрерывно сжимала и разжимала пальцы, бормоча какие-то несвязные фразы. Офелия уже со страхом подумала, что им придется провести в Опере всю ночь, как вдруг за ее спиной раздался густой низкий голос:

– А ну-ка, пропусти их, малый! Они со мной.

К ним неспешной поступью приближалась Матушка Хильдегард, звонко постукивая по паркету золотой тростью. Со дня отравления она немного похудела, однако ее цветастое платье все равно было слишком узко для грузной фигуры. Свои волосы с сединой она выкрасила в черный цвет, но это ее отнюдь не молодило.

Матушка Хильдегард по-хозяйски вошла в кабину, налегая всем телом на трость. Этот лифт с мягкой обивкой был гораздо скромнее того, на котором поднималась оперная труппа. Офелия осторожно подтолкнула вперед тетушку Розелину, моля Бога, чтобы та не заговорила, и поклонилась Матушке Хильдегард так низко, насколько позволяло больное ребро. Вот уже второй раз старая архитекторша приходила ей на помощь, и девушке было приятно хотя бы поклоном поблагодарить свою спасительницу.

Но Офелию ждало разочарование: Хильдегард ответила на ее поклон взрывом смеха.

– Мы с тобой квиты, малыш! Гребец без весла… Только этого мне и надо было, чтобы не подохнуть со скуки в их Опере. Я ржала, как ненормальная, до самого антракта!

Грум резко нажал на рычаг, показывая всем своим оскорбленным видом, как ему неприятно обслуживать столь вульгарную особу. А Офелия, напротив, прониклась к Матушке Хильдегард еще большим почтением. И неважно, что та вела себя как рыночная торговка. По крайней мере, она не стеснялась нарушать устои этого прогнившего мира.

Наконец они прибыли в центральную галерею Лунного Света, и Матушка Хильдегард фамильярно потрепала Мима по волосам.

– Я дважды оказала тебе услугу, малыш. И в благодарность прошу только об одном – чтобы ты этого не забывал. У здешних людишек короткая память, – добавила она, устремив свои маленькие черные глазки на грума, – но я-то прекрасно все помню за них за всех.

Офелия с сожалением смотрела ей вслед. Сегодня вечером она чувствовала себя такой одинокой, что готова была принять помощь от кого угодно.

В Лунном Свете царил необычный покой. Бесчисленные стенные часы показывали четверть первого ночи, а хозяева и гости замка должны были спуститься из Башни только на рассвете.

Добравшись до верхнего этажа и пройдя по коридору к роскошным апартаментам Беренильды, Офелия наконец почувствовала, что они в безопасности. Она уложила тетку на диван, подсунула ей под голову подушечку, расстегнула ворот платья, чтобы легче дышалось, и уговорила выпить немного минеральной воды. Нюхательные соли, которые Офелия сунула тетке под нос, не оказали ровно никакого действия. Розелина испускала громкие вздохи, вращала глазами и наконец задремала.

«Спите, спите, – подумала Офелия с неистовой надеждой. – А потом проснитесь здоровой!»

Упав в низкое кресло рядом с обогревателем, девушка поняла, как безумно она устала. Самоубийство Густава, вторжение Драконов, нескончаемо длинная Опера, бред тетушки Розелины, агрессия Фрейи, разговор с Торном на заброшенном вокзале и ее ребро, проклятое ребро, не дающее ей передышки… Офелии казалось, что с утра на нее навалился непосильный груз проблем…

«Расслабляться нельзя, – подумала она. – Нужно встать, сварить кофе, поухаживать за тетушкой, подлечить рану на щеке…»

И забылась сном, не успев перечислить все, что ей надлежало сделать.

Офелию разбудило позвякивание дверной ручки. Из своего кресла она увидела Беренильду, входившую в комнату. В розовом свете ламп красавица выглядела одновременно сияющей и утомленной. Ее кудри, не скрепленные шпильками, золотистым нимбом окружали точеное лицо. Она была все в том же сценическом наряде, но кружевное жабо, цветные ленты и длинные бархатные перчатки, видимо, где-то потерялись.

Беренильда бросила взгляд на тетушку Розелину, дремавшую на диване, затем на Мима в кресле, возле обогревателя, и заперла дверь на ключ, отрезав таким образом комнату от внешнего мира.

Офелия выбралась из кресла только со второй попытки – тело, как старый заржавленный механизм, не подчинялось ей.

– Моя тетя… – хрипло сказала она. – Ей очень плохо.