После долго и счастливо - Хлоя Лиезе

прощение, иметь с тобой хоть что-то, даже если ты готов дать мне очень мало, я знаю, что не заслужил это.

Моё сердце ноет, горячий острый укол пронзает его в месте столь старом и спрятанном, что я кладу ладонь на грудь, где болит так, что я едва могу дышать. Но я всё же дышу. Я дышу сквозь боль, сквозь глубину моей боли, отвращения и разочарования в нём… и сквозь ужасающую правду, что самая сильная, самая новая часть меня не хочет, чтобы мной управляло это. Та часть меня, что исцелилась в браке, что нарастила способность чувствовать, бояться и любить сквозь это, та часть меня желает исцеления сильнее, нежели гореть праведным гневом.

— Ты прав, — говорю я ему хрипло. — Ты не заслуживаешь второго шанса. Ты никогда не сможешь загладить вину за свой поступок. Слишком поздно.

— Я понимаю, — тихо говорит он. — Поэтому мне нужно было тебе сказать. Хотя то, что я сделал… я не ожидаю, что ты простишь меня за это.

— Хорошо. Потому что ты не должен ожидать прощения, — я смотрю на него, каждый вздох становится напряженнее, даётся тяжелее. — Но это не означает, что я не должен прощать.

Он резко вскидывает голову и смотрит мне в глаза.

— Что?

— Если бы ты сделал это буквально месяц назад, я бы тебя вышвырнул. Я бы захлопнул дверь прямо за твоей задницей и похоронил причинённую тобой боль внутри себя, вместе со всем остальным, что ты похерил.

Взгляд Тома, столь похожий на мой, изучает моё лицо.

— Но?

Я поднимаю трясущуюся руку к горлу, где раньше покоилась цепочка Фрейи, тёплая от моей кожи. Моя храбрость. Моё напоминание об её любви. Но я теперь знаю, что мне не нужна цепочка, чтобы она была со мной. Её любовь со мной, во мне, всегда. Это изменило меня с самого моего основания, так что теперь я могу посмотреть Тому в глаза и честно сказать:

— Но я люблю женщину, которая показала мне, что любовь даёт вторые шансы не потому, что мы их заслужили. Любовь даёт вторые шансы, потому что верит в лучшее в нас. И по какой-то богом проклятой причине — то ли потому, что после стольких лет ты вернулся к моей маме, но лишь тогда, когда почувствовал себя достойным её, то ли потому что ты в своей извращённой манере пытался поступить правильно по отношению ко мне — я хочу верить в лучшее в тебе. Так что… считай это своим вторым шансом, Том.

Я смотрю, как его глаза наполняются слезами.

— О Боже, — он зарывается лицом в свои ладони.

Я крепче стискиваю край своего стола, мой пульс грохочет в ушах, грудь сдавливает ещё сильнее.

— Но позволь выразиться предельно ясно. Если ты ещё раз сделаешь маме больно, я отрекусь от тебя навсегда, ты меня понял? Если она не знает об этом, то должна узнать. Больше никакой лжи, никакого причинения ей боли…

— Она знает, — тихо говорит он. — Мари знает. И она в ярости. Вот чем вызвана срочность. Я немало всего похерил, но ты не должен был услышать об этом от неё или от кого-то ещё, кроме меня. Я должен был сказать тебе. Я должен был принять ситуацию и позволить тебе сказать мне всё, что я заслужил услышать.

Мальчик во мне, который всегда тосковал по своему отцу, хочет потянуться к искренним словам Тома, ухватиться за эти обещания. Воспринять его признание как знак, что я действительно что-то для него значу, что он заботится обо мне достаточно, чтобы встретиться со мной и признать ответственность. Но мне надо оберегать своё сердце. Мне надо действовать по одному медленному, осторожному шагу за раз.

— Ладно, — выдавливаю я. — Ты рассказал мне, я сказал то, что мне нужно было сказать. Считай это моей паршивой, дерьмовой попыткой сказать, что я надеюсь, что как-нибудь, в конечном счёте сумею тебя простить. Но это совершенно точно не сегодня. Теперь убирайся из моего офиса и не звони мне. Я свяжусь с тобой, если и когда буду готов. На самом деле, сам найдёшь выход. Я ухожу.

Я хватаю ключи, выбегаю из кабинета и стремительно спускаюсь по лестнице.

На полпути вниз я плюхаюсь на лестничную площадку, втягивая хриплые жадные вдохи, пока моё горло сжимается и болит. Перед глазами пляшут звёздочки, пока я неуклюже достаю телефон и набираю единственный номер, который у меня в избранных контактах. Потому что я люблю свою мать, и да, у меня есть друзья, но лишь одна женщина заслужила это место, и прямо сейчас она нужна мне. Она нужна мне так сильно. И слава Богу, бл*дь, я больше не боюсь это признать.

Начинаются гудки. Первый. Второй.

С третьим гудком на лестнице раздаётся мелодия рингтона. С четвёртым она уже ближе. Я дёргаюсь, со стуком роняя телефон на пол.

— Эйден? — кричит Фрейя.

— Фрейя, — хрипло отвечаю я.

Я чувствую, как её темп ускоряется, её ноги быстро бегут ко мне. Её волосы мерцают как нимб звёзд на ночном небе, искрящие и мокрые от редкого прохладного летнего дождя, пока она опускается рядом, такая невероятно прекрасная, и обнимает меня.

— Фрейя, — её имя слетает с моих губ как молитва, когда я прислоняюсь к ней. Я прижимаю её к себе, и мой голос надрывается от хриплого рыдания.

— Ш-ш-ш, Эйден, все хорошо, — шепчет она. Её руки крепко обнимают меня, ладони проходятся по моей спине. — Я рядом.

— О Господи, — я утыкаюсь лицом в её шею и плачу. Я выпускаю слёзы, которые держал в себе с тех пор… да всегда. С тех пор, как я был мальчиком, который чувствовал себя неполноценным, неправильным, не заслуживающим любви, ведь мой папа меня не захотел. С тех пор, как я был подростком, видевшим, как страдает его мать, как она борется с трудностями и едва выживает из-за того, чей призрак до сих пор причинял боль, и я не мог её защитить. С тех пор, как я стал взрослым мужчиной, который обещал свою жизнь любимой женщине, так сильно боясь стать тем мужчиной, что причинил ему самому сильнейшую боль, и так сомневаясь, буду ли я когда-либо достоин её клятв мне.

— Эйден. Дыши, Мишка. Медленные вдохи. Вдох… затем выдох. Хорошо, — Фрейя мягко целует меня в висок и крепко обнимает. — Я рядом. Что бы там ни было, я рядом. Я никуда не уйду.

— Ты не уех-хала, — бормочу я между резкими вздохами. — Я так рад, что ты не уехала.

— Я тоже, — шепчет она.