Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

— Они, — подтвердил Дмитрий Скачков, отпыхиваясь и вталкиваясь с вещами в кумирню. — Детишков приносят.

— Которых в капусте находят, — рассмеялся Татаринов и глянул на Игнатьева, невольно растянувшего губы в улыбке: его тоже однажды "в капусте отыскали" по уверениям его ласковой няни, когда он "ишшо анделом был". Теперь-то он совсем уже не тот — отнюдь не ангел.

Дмитрий быстро соорудил полынный веник, обтёрхал им плесневелые стены, подмёл пол, выгреб мусор, передвинул кособокий стол к окну, протёр обшарпанные лавки, и, сложив простыню вдвое, выгнал ею сердито загудевших мух.

— Ишь, понабились — к дождю...

Татаринов помог ему распаковать посуду.

После обеда Дмитрий полез на чердак — проверить, нет ли там «каво»? Спустился по лестнице злой, в куриных перьях, в паутине.

— Обвязался, как чёрт! Ровно кто подушку распорол.

Отряхиваясь, он заметил втоптанную в землю ржавую подкову, подковырнул её носком сапога и принялся искать гвозди, чтобы прибить её к воротам кумирни. Гвоздей он не нашёл и, послонявшись по двору, плюнул с досады, развёл локти и, ожесточась лицом, угрюмо разогнул подкову.

— Силён, Геракла! — с явной завистью сказал Курихин и, примирительно похлопав его по могучему плечу, ловко вывернул из его рук «железяку», подкинул высоко вверх и молниеносным движением расчекрыжил её своей булатной шашкой.

Подкова сверкнула разрубом и шмякнулась к его ногам — двумя своими половинками.

— Вот так, ядрева грызь!

Щуркие глаза Курихина смеялись.

Солнце палило нещадно, воздух раскалился до духоты, пахло полынью и пылью, и по раскрасневшемуся лицу камердинера было видно, что он давно уже не держит зла на задиристого казака.

— Эх, — сладко потянувшись, подмигнул он ему. — Чичас бы нам косушечку, да к девкам на подушечку...

— Упреешь по жарюке, — всовывая шашку в ножны, серьёзно ответил Антип. — На травке, в холодке, куды ни шло. Перина жгёть.

— Пущай, — оглядывая двор кумирни ответил Скачков и, усевшись в тень огромной раскидистой липы, достал из нагрудного кармана маленькие ножницы и стал стричь ногти на руках, покряхтывая и блаженно отдуваясь.

— Чур, очередной! — умостился рядышком Курихин и погрозил кулаком рыжей кобыле, пытавшейся ослабить привязь. — Я те, култыга...

— Погоди, — отозвался Дмитрий. — Не порть мне церемониял.

Минут через пять он удовлетворённо пошевелил пальцами, растопырил их и передал ножницы Антипу.

— На, станишный, а я подремлю.

Он широко зевнул и, ссунувшись по стволу липы, прикрыл глаза. Курихин покосился на него и недовольно толкнул в бок.

— Будя дрыхнуть, жисть проспишь.

— Отыдь, — зевая, попросил Дмитрий. — Я чуток.

Какое-то время Антип сопел, возился с ножницами. Потом шумно вздохнул.

— Щас бы француза нагнать, винцом разжиться.

Лукавая ухмылка раскрыла его рот. Блеснули зубы. Он уже представил себя пьяным и куражливым.

Скачков пошевелился и, не открывая глаз, лениво процедил.

— Пымают, трибунал.

— Ништяк, — бесшабашно ответил Курихин и осторожно впихнул ножницы в расслабленную руку камердинера. — Денёк мы тут ещё пробудем?

— Должно быть, два, — сонным голосом ответил тот. — А ежлить чиво, то и три.

— Попов ишшо здесь? — поднялся Курихин и, пригнув голову, придерживая фуражку рукой, чтоб её не сковырнуло веткой, выбрался из-под липы.

— Уехал кудысь.

— Ага, — протянул Антип и помял левое ухо. — Чую, гроза будет: лист не шелохнётся.

Скачков ничего не ответил, лишь переложил ножницы в карман.

— Ты эфто, — извиняющимся тоном сказал Курихин и тоскливо посмотрел на заходившую с севера чёрную тучу. — Не шибко серчай. Я давеча малость вскипел, так ты тово, не жги слюну.

Скачков согласно клюнул носом и обмяк плечами. Его сморил сон.

— Во всём виноват богдыхан, — тихим голосом говорил монах Бао и прихлёбывал из пиалы крепко заваренный чай. — Так считает народ. Если бы он все деньги, которые собирает казна, употребил на армию, а не на своих бесчисленных наложниц, среди которых одна Цы Си тратит столько, сколько тратит всё неисчислимо-великое население Пекина, включая пригороды, ничего подобного в Китае не случилось бы. Народ наш был бы рад сражаться за себя и за того, кто думает о государственном устройстве, но прежде всего заботится о благосостоянии граждан, своих подданных. Монах потёр колено и, держа пиалу на весу, с затаённой болью посмотрел на Игнатьева. — Воины Китая сильны духом, но жалкая плоть их беззащитна перед бомбами союзников; я уже не говорю об их скорострельном оружии. Богдыхану следует грозить европейцам не толщиной крепостных перекрытий и городских стен, а дальнобойными пушками, их страшными снарядами. — Он поднёс пиалу к губам и надолго умолк.

Допив чай, он вежливо поблагодарил за угощение и, возведя очи горе, принялся молиться, прося святых и милосердного Христа сжалиться над его народом и спасти его от окончательной гибели.

Левое веко у него заметно дёргалось.

Под вечер грянул гром и хлынул ливень. Молнии сверкали так, что приходилось закрывать глаза, боясь ослепнуть. Ураганный ветер стаскивал с соседних зданий черепицу, разрушал крыши, валил глинобитные стены и ломал деревья.

Навес, под которым стояли кони, рухнул и сломал одной кобыле голень. Пришлось оказывать ей помощь, бинтовать.

Дмитрий распахнул дверь и бросился на помощь казакам, выручавшим лошадей из-под непрочного укрытия. Чей-то жеребец встал на дыбы, испуганно заржал и ринулся, было, бежать, но он ухватился за скользкий ремённый повод и повис на нём, перебирая пятками и тормозя ногами. Он уже был мокрый с головы до ног: дождь лил, как из ведра. Вода затопила канавы, залила двор и грозила ворваться в жилище. Казалось, наводнения не миновать, будет потоп и вряд ли кто спасётся, но... порывы ветра стали утихать, внезапный ливень прекратился, и молнии сбежали на край неба, к горизонту.

Рвущийся из рук жеребец прядал ушами, рвался из рук и щерил зубы.

— Я те! — замахнулся на него Дмитрий и грубо зажал тому ноздри. — Хвороба упрямая. — Жеребец всхрапнул и закусил удила.

— То-то, дурында, — перекинул сыромятный повод уздечки Скачков и примирительно похлопал жеребца по холке. — Чичас, родимай, вишь, спужался...

Утром богдыхану принесли письмо, выкраденное у Су Шуня, который сообщал неизвестному лицу верный способ "убрать изуверку блудницу Цы Си". Су Шуня тотчас взяли под стражу, лишили всех регалий и провели дознание. Следователи — чиновники палаты уголовных дел с жёлтыми шариками на головных уборах раболепно доложили, что письмо, доставившее столько неприятных минут солнцеликому и всемогущему