Высшая раса - Дмитрий Казаков

– Да, тут не отдохнешь, – на лице полковника появилось унылое выражение.

– Вот именно! – генерал-лейтенант величественным жестом поднял руку.

Будто дожидавшийся этого момента телефон зазвонил опять, на этот раз – резко и требовательно, словно намекая тем самым, что беспокоит кто-то из начальства. Прервав выразительное движение на середине, комендант Вены потянулся к аппарату.

Верхняя Австрия, окрестности замка Шаунберг

3 августа 1945 года, 18:18 – 19:48

Проснулся Петр сам. Вопреки прямому приказу командира, его никто не стал будить, хотя до слуха капитана долетал гортанный голос лейтенанта Сиркисяна.

«Вот черти заботливые! – подумал Петр, растирая руками лицо. – Отдохнуть дали!»

Несмотря на суровые мысли, желания сердиться на солдат не было. Несколько часов сна освежили капитана, и в голове ощущалась прохладная ясность вместо привычной в последние дни неподъемной тяжести.

Когда Петр подошел к костру, то был встречен хитрыми ухмылками и запахом готовящейся ухи. В котелке булькало аппетитное варево, являя время от времени то плавник, то рыбью голову с выпученными глазами.

– Уж мы не стали вас будить, – сказал Моносов. – Больно сладко вы спали.

– В следующий раз – под трибунал, – сказал Петр не слишком убедительно. – А рыбы кто добыл?

– Я, – ответил опять сибиряк и потянулся к котелку – помешать. – А чего без дела сидеть? Тут рыба сама на крючок насаживается, не то что у нас, на Енисее…

Моносов вздохнул, и в глазах его на мгновение мелькнула тоска.

– Молодец, – сказал Петр и повернулся к лейтенанту: – Докладывайте, товарищ лейтенант!

– Не о чэм, товарищ капитан, – Сиркисян махнул рукой. – Ничэго нэ нашли.

Петр сокрушенно покачал головой, но в этот момент в мерное шуршание древесных крон в вышине вплелся новый звук, заставив капитана на мгновение забыть о собственных делах.

– Самолет? – спросил кто-то с удивлением. Басистое гудение приближалось с запада, и когда силуэт летающей машины показался на фоне облаков, Петр сразу понял – не наш. Не было в самолете хищной красоты советской боевой техники, не было жестокого очарования птиц люфтваффе, было лишь что-то самодовольное, уверенное в себе и наглое до последней степени…

– Не наш, – разочарованно протянул кто-то, а лейтенант предположил:

– Амэриканский!

Символов на крыльях рассмотреть не удалось, да и самолет, скорее всего – разведывательный, ушел на юго-восток, в сторону Линца.

– Уха готова, – заявил Моносов, когда гудение авиационного мотора затихло вдалеке.

Солдаты задвигались, в руках появились ложки.

– Приведите пленника, – велел Петр. – Накормим его… перед допросом.

Двое солдат привели фон Либенфельса. Лицо его было мрачным, под глазами набрякли синевой мешки.

– Не хотите ли поесть? – преувеличенно вежливо спросил Петр, указывая ложкой на котелок с ухой. Солдаты загоготали.

– И не надейтесь! – с истовой ненавистью выдохнул хозяин замка Шаунберг. – Не притронусь к вашей пище, даже если мне придется грызть камни и глодать ветки!

– Это почему же? – поинтересовался Петр, поднося ко рту ложку. Несмотря на отсутствие специй, уха пахла одуряюще, и образовавшейся слюной капитан едва не захлебнулся.

– Стали бы вы есть что-либо, приготовленное свиньями? – вопросом ответил пленник. – Я – не стану!

– Как угодно, – пожал плечами Петр и жестом велел конвоирам не уводить пленника.

Котелок быстро опустел, и ложки заскребли по дну. С немалым сожалением Петр оторвался от трапезы и вновь посмотрел на фон Либенфельса. Тот сидел нахохлившийся, в помятом костюме, до странности похожий на сельского учителя откуда-нибудь с юга России.

– Ну что, герр Йорг, приступим к допросу, – сказал Петр и почти физически ощутил повисшую вокруг тишину.

– Можете спрашивать всё, что угодно, – с высокомерным презрением бросил немец. – Я вам не отвечу…

– Ответите, – спокойно улыбнулся Петр. – Пусть мне даже придется прибегнуть к малоприятным для вас действиям.

– Это вам так не пройдет! – Фон Либенфельс попытался вскочить, но конвоиры удержали его в сидячем положении. Глаза пленника сверкали, а орал он гораздо противнее, чем давешняя сорока. – Касаясь грязными лапами меня, вы, гнусные потомки монголов, только приближаете час своей гибели! И она будет страшна!

Он поперхнулся собственным криком, задышал часто-часто.

– И при чем тут монголы? – спросил Сиркисян, с выражением крайнего недоумения на лице почесывая нос. – И я тоже – их потомок?

На языке Гёте уроженец Кавказа говорил с чудовищным акцентом, но фон Либенфельс его понял.

– О вы, погрязшие в невежестве, не ведающие о семи расах! – завопил он, словно сержант на новобранцев. – Немедленно снимите с меня путы, а то участь ваша будет такой, что вы позавидуете мертвым!

Но не ожидая уже, что грязные «аффлинги» выполнят приказ, представитель высшей расы без логической смычки перескочил на милые его сердцу потусторонние материи. Говорил он с воодушевлением, словно преподаватель, читающий лекцию по любимому предмету:

– Семь рас развились во времена господства Атлантиды! Рмоахалы, тлаватли, тольтеки, туранцы, арийцы, аккадцы и монголы. И потомками последних являются все представители недочеловеческих племен – евреи, негры и славяне![64]

– Это он нас в родственники к неграм записал, товарищ капитан? – спросил Моносов.

– Да, – кивнул Петр. – Этот… – сказать «человек» язык не повернулся, – эсэсовец считает нас всех обезьянами и только себя – разумным существом.

Повернувшись к пленнику, спросил холодно:

– А что вы там толковали про Атлантиду, герр Йорг? Неужто про ту самую, о которой писал Платон?

– Да! – Глаза фон Либенфельса округлились, на миг сделав его похожим на сову. – Но Платон был не совсем чистый ариец, и к истинным тайнам его не допустили! На самом деле атланты были магами, прямыми потомками богов! Источником магических сил был их эфирный организм, распространявшийся далеко за пределы физического тела. Они умели разговаривать с растениями, и те росли быстрее. Они умели разговаривать с дикими зверями, и хищники становились кроткими, как овечки. Они умели с помощью слова навлекать ужасные катастрофы на врагов и его силой излечивать больных!

– Красиво плэтет, – с уважением сказал Сиркисян. – Ему бы книжки писать, фантастические, как Беляеву.

– Я думаю, он и писал, – усмехнулся Петр. – Только не фантастику.