Канцелярская крыса - Константин Сергеевич Соловьев

пятом десятке лет. Ему бы радоваться, свои-то давно разбросал по кабакам от Шанхая до Портсмута. Только штука в том, что зубы у него начали расти везде. Не только во рту. По всему телу. Из костей начали лезть зубы. Резцы, коренники, клыки… Они пробивались сквозь мышцы и плоть один за другим, на руках, ногах, по позвоночнику, из грудины, даже из головы. Это сводило его с ума. Представьте, добрые господа, будто у вас режется зуб. У него резались одновременно десятки их. Врачи шарахались от него, как от прокажённого. Какой-то дантист попытался их рвать, да вышло ещё хуже, кости не выдерживали. Кальциума вроде как не хватало или как его… Через месяц после того, как это начало, Мак-Риди уже не мог спать от боли. Она сводила его с ума. Он окостеневал, покрывался со всех сторон зубами. Говорить он уже не мог, рот его не закрывался из-за зубов. Он был похож на чудовище, ощетинившееся тысячами клыков. Иногда ему казалось, что зубы растут даже внутри его черепа, постепенно врастая в мозг. Опиум, который он добывал, не помогал ему, а потом не стало и денег на него. Его письмо было прощальным посланием. Мак-Риди собирался, дописав его, выпрыгнуть из окна. Судя по тому, что с тех пор прошло двадцать лет и больше писем не приходило, он сдержал своё слово. Этого у ирландцев не отнять…

— Хватит! — взмолился Герти.

Но старика было не остановить. Он продолжал бормотать, тараща глаза и, казалось, ни одной силе не удастся прервать его безумный рассказ, в котором, видимо, наркотические грёзы смешались со старыми воспоминаниями.

— А ведь я ещё не рассказал вам про Атрика Бенча. Ему пришлось хуже всех. Знаете, что он ляпнул, когда старик только начинал танцевать? «Клянусь своими погремушками, ну и лихо же он отплясывает!». И знаете, что…

Больше Герти вынести не мог. Вытащив из кармана первую попавшуюся монету, он швырнул её нищему. Илл с неожиданной проворностью её подхватил. Мгновение, и металлический кружок исчез в окружавшем его тряпье.

— Ох, спасибо, добрые господа! Спасибо за великодушие. В благодарность позвольте-ка показать вам это. Обычно я беру по два пенса за просмотр, но уж вам-то, за такую щедрость…

Одним движением нищий сорвал со своего туловища покровы. Как сдёргивают ткань с уже законченной скульптуры. С какой-то неуместной и в то же время стыдливой торжественностью. Герти не хотел экономить два пенса, глядя на то, что там у него, даже попытался отвернуться. Но что-то, замеченное им краем глаза, заставило голову повернуться в ином направлении.

Это было…

Герти закричал бы, если бы мышцы груди вдруг не парализовало бы, стиснув лёгкие в стальной клетке.

Того, что он увидел, не могло существовать. Но каким-то образом он мгновенно понял, что всё это не было мистификацией или дурной шуткой. Не было трюком или хитрой иллюзией.

У старого Илла и в самом деле не было ног. Зато было кое-что другое.

Столько всего, что это могло бы компенсировать утраченные конечности — если бы не было столь омерзительным и беспомощным. Бёдра его были раздуты, как у больного водянкой, отчего туловище выглядело ещё более сухим и сморщенным. Из бёдер его росло не меньше дюжины конечностей, и ни одна из них не была человеческой. Герти разглядел топорщащиеся суставчатые лапы, зелёные и покрытые хитиновой щетиной, которые могли принадлежать разве что огромному богомолу. Лошадиные ноги с потёртыми копытами. Мясистые щупальца какого-то моллюска с жадными ртами алых присосок. Лапы ягуара с высовывающимися и прячущимися когтями. Что-то ещё. Ещё более отвратительное. Что-то, при виде чего в глубинах разума, укрытых вечной тенью, начинали шевелится, выбираясь на поверхность, леденящие душу образы. Что-то кошмарное.

— Как вам? — спросил, ухмыляясь, Илл. Он был немного смущён, но в то же время и определённо доволен произведённым эффектом, — Прилично ведь смотрится? Вот он, мой подарок от колдуна. А знаете что, я с ним уже, пожалуй, и свыкся. Поначалу было тяжело, я ведь на всём этом ходить не могу. Да и с обувкой, знаете ли, сложновато… А потом пообвыкся. Живут же люди и вовсе без ног… Ну, доброй вам ночи, господа. Доброй ночи.

Укутав своё обезображенное тело в рванину, Илл развернулся и покатился в другую сторону, уже не торопясь. Герти расслышал, как он негромко напевает «Зелёные рукава».

— Пойдёмте-ка, мистра, — Муан положил тяжеленную руку Герти на плечо, — Нечего здесь торчать.

— Этот… это… Ты видел это Муан? Ты ведь видел это?

— А чего ж тут не видеть, — отозвался полинезиец, — Это же старый Илл. Он своими фокусами тут давно всем известен. Заливала и болтун. Поговаривают, всю эту историю с колдуном он сам и выдумал. Кто такого трепача на серьёзное дело бы брал? Брешет, я думаю. Не подавлял он никаких бунтов на плантациях.

— Тогда как это возможно? Это ведь немыслимо! Как…

— Говорят, имелась за ним привычка по докторам ходить. Тем, что нанимают людей с улицы для всяких своих делишек. Знаете, для тех, что в больнице не провернёшь. Ну и тут уж как получается… Иллу вот повезло меньше прочих. Но мало ли о чём на улицах болтают, мистра. И давайте-ка торопиться, а то следующая встреча может оказаться ещё менее приятной. Здесь по ночам не только болтуны шляются.

Замечание было верным, в этом Герти убедился быстро. Чем глубже они проникали в сумрачные владения Скрэпси, тем более зловещие люди попадались им по пути. Здесь не было безобидных и шумных пьяниц, как в Склифе, или подвыпивших студентов, задирающих друг друга. Здесь каждого редкого прохожего провожали взгляды нескольких пар глаз, и глаза эти впечатлительному Герти казались равнодушными холодными ружейными дулами. Здесь он не был человеком. Не был существом с бессмертной душой, тем, кем он привык себя считать. В этом дрянном океане, полном нечистот, ядов и испражнений, он был даже не рыбой, а планктоном, крохотным беспозвоночным существом. Которому позволено существовать ровно до того мгновения, когда со дна, стряхнув с себя песок, не поднимется настоящий хозяин здешних мест, и не откроет пасть, полную колючих мелких зубов…

За то время, что они шли, Герти тысячу раз возблагодарил небо за то, что рядом с ним есть Муан. Даже под защитой своего оборванного плаща он не чувствовал себя тут в безопасности. Муан одним лишь своим видом отодвигал в сторону прохожих, включая тех, что двигались им наперерез, явно с недобрыми намерениями. Он умел посмотреть на человека так, что тот вздрагивал, стискивал зубы и торопился отойти в сторону. К словам он прибегал изредка, да и то старался их экономить.

— Иди-ка ты домой, тейна[94], - сказал он какому-то нехорошему