Евангелие от Джимми - Дидье ван Ковелер

— Джимми не имеет никакого отношения к Иисусу, — сказал он. — Нас всех одурачили. Меня первого.

Я видела советника по телевизору в новостях, когда взорвался космический корабль «Эксплорер», в июле, — сейчас его было не узнать. Поняв, какую кашу заварил, предоставив Джимми Церкви Второго Пришествия, он сломался и сдался властям, но ФБР не собиралось его арестовывать: собственно говоря, его признание в государственной измене было неактуально, после того как президент рассекретил проект «Омега». Обнародовав досье, с которым граждане уже могли ознакомиться в интернете, Белый дом надеялся переломить ситуацию.

— Этот химик из Неаполя, который связался с вами вчера, — продолжал Гласснер, еле ворочая языком и с усилием поднимая веки, — этот бесноватый, разбивший пробирку с кровью, которую он взял на анализ в Ланчано… После датировки по углероду-14 он пишет в Белый дом каждые полгода. Мне передавали резюме его писем, я их даже не читал… Сто раз мы перепроверяли анализы Джимми — геном всегда совпадал с кровью Плащаницы. Нам пришлось поверить.

Он вдруг ударил себя кулаком по колену — жалкий жест ярости, — да так и остался сидеть скособочившись, плечо опущено, рука повисла.

— А доказательство-то было в наших архивах! Первые результаты, которые Сандерсен представил администрации Клинтона в 1993 году… Мой предшественник был уверен в их подлинности: они полностью совпадали с анализами, сделанными в Туринском институте судебной медицины, Леонсио Гарца Вальдесом в Техасе, Эндрю Макнилом в Принстоне… Никогда нам не приходило в голову усомниться в этой ДНК: она была нашим ориентиром, геномом-эталоном… В сравнительных анализах Сандерсена сомнения у нас вызывал геном Джимми, но не Христа!

Он зашарил рукой по столу в поисках стакана, встретил взгляд Ким. Рука замерла. Он снова заговорил, в упор глядя на меня:

— Из Турина и Принстона мне заново прислали анализы Плащаницы. Вопреки тому, что вы написали, ДНК та же, что на других святынях. Но она не имеет ничего общего с ДНК Джимми. Ничего общего с человеком, который фигурирует под именем Иисуса в архивах Белого дома со времен Клинтона.

— Вы хотите сказать, что подозревали Сандерсена в фальсификации генетической матрицы Джимми, а он не Джимми подделал под Христа, а наоборот?

Гласснер опустил голову. Я вопросительно посмотрела на Ким Уоттфилд, та лишь развела руками и, вздохнув, бессильно уронила их. В тишине слышалось только урчание кондиционера. Я была ошеломлена. Если бы не одержимый рационализм осквернителя святынь, наука так и поддерживала бы ученого, заставившего солгать кровь Христову. До конца. До жертвоприношения Джимми.

— А как же его сила, — спросила я, — доказательства его чудес? Дерево в Центральном парке, сторожевые собаки, умиравшие, чтобы дать ему бежать, парализованная девочка, которая встала и пошла, все, что описал Купперман… Значит, это тоже липа?

Гласснер посмотрел на меня. Его глаза были полны слез.

— Нет, мисс. Поддельное стало настоящим. Подтверждение этому я ношу в себе. Он был обычным человеком, мы поверили, что он Бог, и он стал…

— Прекратите молоть чепуху, Гласснер! — взорвалась Ким. — Обработали бедного парня, довели его до того, что из-за нас он теперь считает себя обязанным умереть на кресте, все, хватит, игра окончена! Эмма сегодня встречается с Сандерсеном.

— Я тоже пойду! — Гласснер вскочил и схватился за штору, чтобы удержаться на ногах.

Ким твердой рукой усадила его и предложила протрезветь и повиниться: необязательно посыпать главу пеплом, достаточно написать прошение об отставке, которое будет обнародовано в качестве коммюнике в прессе. Форму и содержание письма Белый дом оставляет на его усмотрение.

Гласснер вяло кивнул и попросил разрешения поговорить со мной наедине. Ким оставила нас, и на протяжении получаса он рассказывал мне про своего Джимми. Про свои надежды и сомнения, про опухоль, про свою душевную боль и про нежность к этому вымечтанному сыну, который из всего, что когда-либо создала на земле низость человеческая, был лучшим. Не столько убойный цинизм Куппермана, сколько уязвленная мудрость этого потерявшего ориентиры пьяницы дала мне и отправную точку, и материал, и вдохновение для моей собственной книги.

Через два часа, когда я летела над Атлантикой в вертолете ФБР, Ирвину Гласснеру позвонили из Вашингтона. Вернувшийся из отпуска завотделением диагностики Мемориальной больницы посмотрел результат его последнего сканирования, сравнил с предыдущими и опротестовал заключение. По его мнению, прошло недостаточно времени после впрыскивания контрастного вещества: йод просто не успел дойти до опухоли и затемнить ее. Никакого чуда не произошло, просто рентгенолог поспешил и тем самым невольно дал больному тщетную надежду. Обследование необходимо было повторить.

Ирвин договорился о дате. После этого он повесился на шнуре от шторы с ложного окна, оставив предсмертную записку, в которой просил прощения у Бога, у Джимми, у сына.

Последний, не поверив в самоубийство, потребовал вскрытия.

Оно было сделано и заодно подтвердило отсутствие опухоли в мозгу.

— Поначалу мотив у меня был самый простой: правительство требовало результатов. Само клонирование мне удалось, я получил девяносто девять эмбрионов, а вот с имплантацией застопорилось: отторжение, выкидыши. Я был уверен, что все получится, нужно только время… Спецслужбы не верили в меня, я боялся, что мне урежут финансирование или вообще прикроют проект «Омега», уничтожат бесследно все мои труды. Меня приперли к стенке, я должен был им что-то предъявить. В клинике моего фонда лежала молодая женщина из армии, сирота, без семьи, два года в коме. Очень красивая. Один санитар не устоял… Она умерла при родах. У ее ребенка была кровь группы АВ, той же, что и кровь на святынях: я решил, что это знак. Достаточно было исправить в главном компьютере генетическую матрицу Христа, чтобы она совпала с геномом младенца, а изнасилованную женщину превратить в выносившую эмбрион: вот так и родился клон Христа.

Ни один мускул не дрогнул в лице Джимми. Он сидит по-турецки на соломе в углу хлева — здесь он живет по собственному желанию уже три дня — и молча смотрит на ясли. Когда мы вошли, он не повернул головы в сторону Ким, ни слова не сказал мне, и откровения Сандерсена ему как будто безразличны: он все так же отрешенно спокоен и улыбается той же бледной улыбкой. Я прибавляю звук.

— Что произошло в 2000 году?

— Пожар в моем центре? Если угодно, это был акт искупления. Или гордыни, как вам больше нравится. Моя совесть ученого взбунтовалась: стало невыносимо быть «отцом» фальшивого клона, тогда как я был убежден, что могу создать настоящего. Но чтобы мне дали на это средства, фальшивый должен был исчезнуть. Президентские выборы были очень кстати. Промывка мозгов, пожар — и я отпустил мальчугана на свободу, устроив так, чтобы его не нашли. Я был уверен, что якобы успех первого клонирования побудит администрацию Буша раскошелиться на второе, которое будет уже без дураков. Мне и в голову не могло прийти, что эти кретины так со мной обойдутся.