Хтонь. Зверь из бездны - Руслан Ерофеев

9.15. Пробегавшая мимо подъезда стая собак – здоровенных уличных кабысдохов, – едва завидев меня, бросилась в мою сторону. Ну чего им всем от меня надо? Сначала птицы, потом шавло это! Чертовы твари окружили меня, тыкались носами, терлись, пачкали одежду. Одна большая сука встала на задние лапы, положила передние мне на плечи и попыталась повалить. Мне стало страшно. Но потом я догадался: Люцифер, скотина! От меня до сих пор таращило его запахом. Сам я его почти не ощущал, но мой нос – не чета этим черным глянцевым нюхалам. Я еле отделался от блохастых шавок. Ничего, в следующий раз угощу вас целебным крысиным ядом, суки, не пожалею кило колбасы на это дело! Побежите у меня вверх по радуге в страну Вечных Помоек!

9.20. Туалетной бумаги в магазине нет от слова «ни хрена». Есть только продавщица в замызганном халате, вяло матюгающая очередь, бурлящую священным негодованием. Слово «дефицит», которого еще относительно недавно и не слышал никто, теперь научилась правильно выговаривать даже древняя, как дерьмо мамонта, бабка с клюкой, затертая в самом хвосте очереди подобно ледоколу «Челюскин» во льдах. Я смачно плюю на пол и даже не пытаюсь пристраиваться к ее худосочному заду в надежде урвать хотя бы пачку твердокаменных советских пельменей. Кстати, это избавляет меня и от необходимости искать туалетную бумагу. При таком рационе она мне скоро вообще не понадобится.

11.00. «Вставай, уже одиннадцать!» – так в народе прозвали памятник на центральной площади нашего города. Вообще-то он изображает двоих революционеров, один из которых смертельно ранен, а другой наклонился над ним, чтобы принять из слабеющих рук товарища красный флаг. Но с тех пор как в начале 70-х годов винно-водочные отделы стали открывать много позже остальных предприятий торговли, в 11 часов дня, местные острословы наградили борцов революции несмываемым клеймом главных алкоголиков города. Символ алкоголизма гордо возвышается возле недостроенного, похожего на гнилой зуб Дома Советов памятником всем, кто каждое утро страждет в матерящихся, воняющих перегаром очередях.

– Во! – плюгавый мужичонка по кличке «Вася-Всё-Заебись» ловко выудил из кармана юбилейный рубль с изображением Ленина – «картавчик». Из моего кармана. С Васей мы познакомились лишь полчаса назад в очереди за водкой, но он уже беззастенчиво путает мои карманы со своими собственными. Полезное это знакомство я завел, вычислив Васю в толпе, когда тот подавал всем посвященным тайный знак – задрал над очередью к небесам большой палец. С помощью такого нехитрого жеста алкаши, желающие «сообразить на троих», посылают сигнал другим таким же соискателям. Отсюда, вероятно, и проистекает оригинальное Васино прозвище.

Рубль 1970 года выпуска, где Ильич красуется во весь рост, гордо воздев длань, указующую гражданам страны Советов правильную дорогу к коммунизму, Вася совместил на глазок с циферблатом часов, что висят на фасаде здания почтамта, напротив магазина «Вина-Воды». При этом рука Ильича указала ровно на одиннадцать. Стрелка часов, впрочем, тоже.

– Чаво не открывают-то, ироды, – сразу забеспокоились в толпе. – «Ленинский час» настал, все по закону, по справедливости…

Юбилейный рубль, выпущенный к 100-летию со дня рождения вождя мирового пролетариата и бывший последним в моей самой заветной заначке, врать не может: длань Ленина безошибочно указывает дорогу в светлое алкогольное будущее. Скорее уж врут часы, где бы они ни были расположены: хоть на провинциальном почтамте, хоть на Спасской башне Кремля.

Мент в сбитой на ухо фуражке, видимо, понимает, что сейчас толпа разорвет его на дюжину маленьких милиционерчиков, и открывает наконец врата в винно-водочный рай. Очередь облегченно выдыхает, будто у нее одни гигантские легкие на всех.

12.30 и позже. Наконец-то бесконечно тянущаяся очередь доходит и до нас. Мы нетерпеливо хватаем с грязного прилавка заветную поллитру и ломимся к детской площадке с деревянными грибками, как лоси к водопою.

– Партия все очень мудро решила. Зарплаты у нас в стране скока? – втолковывает «Вася-Всё-Заебись», тыча обгрызенным желтым ногтем прямо в сизый нос третьего лица нашей алкотроицы – невзрачного мужичонки в промасленном ватнике. Тот ответить ничего не может по причине того, что омерзительно пьян, и лишь кивает башкой так, что она, того гляди, отвалится от тощей шеи и полетит в песочницу, как сдувшийся, обоссанный хулиганами мячик.

– …Сто – сто двадцать рубчиков, так? – напирает Вася. – Это минимум 30 бутылок водки, верно? А дней в месяце сколь? Во-о-о-от! Чуете? Поллитровка раньше стоила 2 рубля 87 ко-пеек, а опосля подорожания стала три двенадцать. Помножим на тридцать – получается девяносто три шестьдесят. Даже на закусь остается! Бутылка в день – норма для строителя коммунизма! И наша родная коммунистическая, мать ее, партия, это хорошо понимает. Вы уж мне поверьте! Потому как трезвенник – это скрытый враг советского строя! Тайный диссидент или же этот, как его, сионист!..

Еще позже. Мы с «ватником» лупим Васю смертным боем, а он кричит, что мы сионисты и что он настучит на нас комитетчикам.

День третий

12.00. Чувствую себя словно портовая шлюха на следующий день после прибытия военной эскадры. Все болит так, будто меня сбил «КамАЗ», груженный щебенкой. К тому же всю ночь мне снились цыпленок табака размером со страуса и котлета по-киевски величиной с легковой автомобиль. Жрать хочется зверски. Ругаться с Настей на счет моего пантагрюэлического пьянства и отсутствия денег нет сил, поэтому обхожу ее противолодочным зигзагом, словно доблестный торпедный катер немецкую подлодку «Летучий голландец», и молча выхожу на улицу.

Там уже стоит трескучая зеленая «инвалидка», в которой восседает, как король на именинах, Бармен. Лицо его и лысый череп изрыты багровыми буграми и ямами, как у прокаженного. Поговаривают, что он – воин-«афганец» и горел в танке, исполняя свой интернациональный долг в далеком Афганистане. Но я-то знаю правду… Инвалидность у него самая настоящая, хоть и купленная у комиссии ВТЭК за тысячу рублей. В справке так и значится: «социальный инвалид». Мол, руки-ноги есть, но работать не может, ибо как с такой рожей строить светлое коммунистическое будущее? Только настроение портить трудовому коллективу и пугать заезжее начальство. Или, к примеру, на доску почета этакую монстрину разве повесишь, даже ежели заслужит? В общем, не работник, а сплошная головная боль для любого начальства. Уж лучше пусть сидит себе тихо не пенсийке и не мешает другим стремиться к светлым далям коммунизма. Даже машиненку ему кое-какую справим, чтобы в трамваях не попрошайничал.

К водителям таких машинок, на какой рассекал Бармен, и у шоферов нормальных тачек, и даже у пешеходов отношение особое: снисходительно-презрительно-жалостливое. У них в правах вычеркиваются все категории и ставится специальный штамп: «мотоколяска». Эти «коляски» даже рвачи-гаишники почти никогда не останавливают: то ли стыдно перед инвалидами, то ли, что вернее, думают – поживиться нечем. Но как раз в этом они глубоко не правы.

На лацкане хозяина недомашины гордо сверкает сине-золотой значок общества трезвости. Знающие люди говорят, что он действительно является почетным членом этой организации и спиртного в рот не берет ни капли. А еще эти знающие люди в курсе, что среди всех рычагов и рычажков, которыми управляется драндулет, чтобы с ним мог сладить даже безногий, имеется один «лишний». Если потянуть его и хитро вывернуть вправо, из специального крантика, спрятанного под капотом, закапает мутный, как старческая слеза, но ядреный самогон. А если повернуть влево – пойдет очищенный. Двигатель у мотоколяски – от мотоцикла «ИЖ Планета», так что лишнего места в корпусе навалом. Даже принудительное воздушное охлаждение, дополнительный электрический стартер и генератор с «Москвича» не помешали установить туда хитрую систему из трубочек, шлангов, фильтров и объемистого перегонного куба. В результате «горбатый» превратился в настоящий самогонный аппарат на колесах, который местные алкаши метко окрестили «Зеленым змием». А портрет Бармену изуродовал конкурент-самогонщик – подкараулил его в подъезде и плеснул в лицо кислотой…