Жизнь мальчишки. Том 2 - Роберт МакКаммон

Застыв посреди комнаты, я слушал музыку. Почему эта красивая мелодия в тот вечер так испугала попугая?

Я припомнил слова мисс Гласс Зеленой: “Это все твоя музыка, слышишь, твоя музыка! Он сам не свой всякий раз, когда ты начинаешь играть ее! ”

На что мисс Голубая ответила: “Я играла ее всегда, и она ему нравилась! ”

Сквозь собравшуюся тьму пробился тонкий лучик света. Словно разрыв ладонями непроглядный озерный ил, я наконец узрел над собой небесное сияние. Общая картина пока не выстраивалась, но я уже знал, что нахожусь на верном пути.

— Мисс Гласс? — спросил я. Точнее, не спросил, я прокричал, потому что мисс Голубая, отдавшись музыке, как когда-то, когда учила Бена попадать правильно, уже почем зря колотила по клавишам так, что на стеклянных полочках звенели статуэтки мальчиков и девочек-пастушек.

— Мисс Гласс?

Мисс Голубая прервала игру на самой горестной ноте. Слезы стекали по ее лицу и капали на платье с подбородка.

— Ну, что еще?

— Эта музыка, которую вы сейчас играете: попугай от нее всегда так кричал и волновался?

— Конечно, нет, как ты мог так подумать, Кори Мэкинсон! Это все — злые наговоры Катарины.

Судя по тону, которым это было сказано, я понял, что догадка моя верна, все так и было.

— Вы ведь совсем недавно снова стали давать уроки игры на фортепьяно, правда? С тех пор как попугай.., э-э-э.., умер, вы часто играли свою любимую музыку?

Мисс Голубая задумалась над моим, казалось, совершенно немыслимым и наглым вопросом.

— Насколько я помню, нет, Кори Мэкинсон, не слишком часто. Я несколько раз исполняла ее на церковных службах, точнее сказать, перед службой, чтобы размять руки. А дома я не слишком много играю. Не то чтобы мне этого не хотелось, просто Катарина, — мисс Голубая произнесла это имя со злобной гримасой, — не давала мне покоя, она вечно твердила, что я причиняю боль ее викторианскому слуху — и кто это говорил, злокозненная похитительница мужчин!

Свет в конце тоннеля все светил. Нечто постепенно принимало форму, но до финала было еще очень и очень далеко.

— Всюду эта Катарина! — внезапно выкрикнула мисс Голубая, ударив по клавишам с такой неожиданной силой, что весь инструмент сотрясся. — Я на цыпочках ходила перед этой вероломной интриганкой, всегда только и делала, что плясала под ее дудку. А как я ненавидела и презирала все зеленое!

Мисс Голубая поднялась на ноги, особенно худосочная и жалкая.

— Я сейчас же вынесу из этого дома все зеленое и нещадно уничтожу, пусть для этого надо разрушить стены, крышу, все до основания! Мне ничего не жалко, я уничтожу любой ее коварный след! Я больше никогда не увижу ничего зеленого и лягу в могилу с улыбкой на устах!

Жажда разрушения разрасталась в хрупкой мисс Голубой с необычайной силой. Я понял, что пора делать ноги, и взялся за дверную ручку.

— Спасибо, что смогли уделить мне минутку, мисс Гласс.

— Вот именно — мисс Гласс! Я по-прежнему мисс Гласс! — закричала в ответ она. — Одна-единственная во всем свете мисс Гласс! И я горжусь этим, слышишь меня, Кори Мэкинсон? Я горжусь этим!

Она схватила прощальную записку на зеленой бумаге и, стиснув зубы, принялась рвать ее на мелкие клочки. Воспользовавшись удачной паузой, я выскочил вон. Но прежде чем за мной затворилась дверь, я услышал, как на пол со звоном обрушилась стеклянная этажерка. Я был прав в своих предчувствиях: звон и грохот от падения были просто ужасающими.

По дороге домой я попытался уложить в голове все фрагменты новых знаний. Лоскутки одеяла, сказала бы Леди. В моих руках оказалось довольно много таких лоскутков, но как уложить их вместе, чтобы получился единый правильный узор, вот в чем вопрос.

Убит человек, которого никто не знает.

На месте преступления найдено перо мертвого зеленого попугая.

Другой попугай, синий и теперь тоже мертвый, от звуков определенной, довольно красивой мелодии сходил с ума и начинал ругаться по-немецки.

Доктор Лизандер — “сова”, и он на дух не переносит молоко.

Кто еще знает?

Ханнафорд?

Если зеленый попугай сдох в лечебнице дока Лизандера, каким образом перо попугая оказалось на месте убийства возле озера?

Что связывает между собой двух мертвых попугаев, зверски убитого мужчину и доктора Лизандера?

Добравшись до дому, я первым делом побежал к телефону. Чувствуя, что необходимость добраться до истины пересиливает страх перед способной в своей трагедии на все мисс Голубой, я набрал номер сестер Гласс. Мисс Голубая сняла трубку после восьмого гудка, когда я уже отчаялся дождаться ответа, решив, что мисс Гласс полностью отдалась своему горю и целиком отгородилась от мира. Перед девятым звонком в трубке щелкнуло и дрожащий голос сказал:

— Алло?

— Мисс Гласс, это снова я, Кори Мэкинсон. Мне очень нужно задать вам еще один вопрос. Это очень важно.

— Я больше не хочу ничего слышать о Катарине Каткоут!

— О ком? Ах, о вашей сестре. Но я хочу спросить не о ней, мисс Гласс, а о вашем попугае. Прежде чем умереть у доктора Лизандера, ваш попугай когда-нибудь болел?

— Да, оба наши попугая заболели в один и тот же день, и мы с Катариной отнесли их к доктору Лизандеру. На следующий день ее проклятая птица умерла.

В голосе мисс Голубой слышалось нетерпеливое любопытство.

— Да в чем дело. Кори Мэкинсон, можешь ты мне, наконец, сказать?

Свет в конце тоннеля сделался ярче.

— Огромное спасибо, мисс Гласс, извините еще раз, что потревожил вас в такую минуту, — быстро протараторил я в трубку и дал отбой. Мама из кухни поинтересовалась, зачем это я звонил мисс Гласс, на что я немедленно ответил, что собираюсь написать рассказ об одном учителе музыки.

— Что ж, это будет чудесно, — кивнула головой мама.

По ходу дела я открыл, что профессия писателя позволяет с удобством манипулировать истиной по своему усмотрению, следует только следить, чтобы это не стало пагубной привычкой.

Наконец я добрался до своей комнаты и там крепко призадумался. Думать мне пришлось долго и напряженно, с меня сошло немало невидимых потов, но несколько лоскутков одеяла я все-таки приторочил друг к другу.

Вот что стояло под номером “один”: в ночь убийства незнакомца, в холодном марте, оба попугая находились в лечебнице у дока Лизандера. На следующий вечер зеленый попугай издох, а другой выжил, но по возвращении домой приобрел привычку скверно ругаться по-немецки, стоило ему только заслышать “Прекрасного мечтателя”. Миссис Лизандер играет на пианино. И ей знаком “Прекрасный мечтатель”.

Принимая во внимание все это, можно ли допустить, что когда мисс Голубая садилась за пианино и наигрывала “Мечтателя”, попугай вспоминал услышанное им нечто — нечто, что кто-то сказал или даже в запальчивости прокричал по-немецки, сопровождая свои слова ругательствами, — в то время как миссис Лизандер исполняла на пианино тот же самый “Мечтатель”? Но для чего, скажите на милость, миссис Лизандер было нужно играть на пианино, когда рядом с ней кто-то кричит и даже ругается, тем более по-немецки?