Жизнь мальчишки. Том 2 - Роберт МакКаммон

Я замер.

Мое сердце подпрыгнуло и застучало что было сил.

На третьей фотографии была сгоревшая церковь с частично выбитыми, частично закопченными стеклами на высоких окнах; среди пожарища бродили пожарные с шлангами в руках. Несколько стоявших на переднем плане черных смотрели сурово и напряженно, их взгляды затуманила только что случившаяся трагедия. Перед церковью стояли несколько деревьев — все голые, без единого листочка.

Где-то я уже видел этот снимок, точно видел.

Мама и Леди о чем-то тихо переговаривались, стоя рядышком перед витриной с глиняной посудой рабов. Я снова, посмотрел на снимок — и тут вспомнил, где его видел. В старом “Лайфе”, который мама собрала в стопку на крыльце, чтобы выкинуть или сжечь.

Потрясенный этим открытием, я повернул голову вправо, всего на шесть дюймов.

И увидел их.

Четырех девочек-негритянок из моих кошмаров.

На висевшей под снимком блестящей медной табличке их имена были выгравированы витым курсивом: Дэннис Мак-Нэйр. Кэрол Робинсон. Синтия Уэстли. Эдди Мэй Коллинз.

Глядя в объектив фотоаппарата, они весело улыбались, еще не ведая о том, какое ужасное будущее им уготовано.

— Мэм? — глухо проговорил я. — Мэм?

— В чем дело, Кори? — с тревогой спросила мама. Но я смотрел на Леди.

— Вот эти девочки, мэм? — быстро спросил я. — Кто они такие?

Мой голос дрожал.

Встав рядом со мной, Леди рассказала мне о бомбе с часовым механизмом, которая взорвалась 16 сентября 1963 года в Бирмингеме в баптистской церкви на 16-й стрит.

Во время взрыва все четыре изображенные на фотографии юные девочки-негритянки погибли.

— О.., нет, — прошептал я.

Я услышал глухой под маской, закрывавшей его лицо, голос Джеральда Гаррисона. Тогда, в ночном лесу, Джеральд держал в руках деревянный ящик, содержимое которого осталось неизвестным. Когда они наконец поймут, что с ними случилось, то будут бить чечетку на сковородках в аду.

И голос Большого Дула Блэйлока, который ответил: Я положил туда парочку дополнительно. На всякий случай.

Я с трудом сглотнул. Глаза четырех мертвых девочек внимательно следили за мной.

— Кажется, я знаю, — наконец проговорил я. Примерно через час я и мама вышли из дверей Центра досуга и отдыха Братона. Довольно скоро мы должны были встретиться с отцом, чтобы вместе идти на торжественную вечернюю службу. В конце концов, сегодня был первый день Рождества.

— Привет, Тыква! Счастливого Рождества тебе. Подсолнух! Смело заходи внутрь, Дикий Билл!

Я услышал дока Лизандера прежде, чем увидел. Как всегда, он стоял в дверях церкви, в своем сером костюме и красном жилете, в белой рубашке, повязанной галстуком-бабочкой в красно-зеленую полоску. В петлице у него был значок Санта Клауса, и когда док Лизандер улыбался, его передний серебряный зуб ярко блестел.

Мое сердце застучало изо всех сил, а ладони сильно вспотели. — Счастливого Рождества, Калико! — приветствовал док Лизандер маму без видимых причин. Потом схватил руку моего отца и сильно встряхнул ее.

— Как дела, Мидас?

Потом взгляд ветеринара упал на меня. Док положил руку мне на плечо.

— Счастливых каникул тебе, Шестизарядный!

— Благодарю, Птичник, — ответил я.

И тут я ясно это увидел.

Его губы сжались, но только чуть-чуть, потому что он был умен, дьявольски умен. Его улыбка не дрогнула. Но его глаза едва заметно сузились. Что-то жесткое и каменное появилось во взгляде, направленном на меня, в глазах, в которых отражался свет рождественских свечей. Но уже через миг все исчезло. Момент истины длился, наверное, всего секунды две.

— Что ты задумал, Кори? — Рука на моем плече слегка напряглась. — Хочешь отнять у меня работу?

— Нет, сэр, — ответил я, чувствуя, как под пронзительным взором дока Лизандера моя решительность испаряется. Его пальцы стиснули мое плечо еще сильнее. Пожатие продолжалось всего несколько секунд, но в эти секунды я испытал настоящий страх. Но ничего не случилось — пальцы отпустили меня, а док Лизандер обратился к новому семейству, появившемуся в дверях вслед за нами.

— Эй, давай-ка заходи внутрь, Маффин! Счастливых пирожков, Даниэль Бун!

— Э-гей, Том! Поторопись, я занял тебе местечко! Не стоило объяснять, чей это был крик. Дедушка Джейберд, бабушка Сара, дед Остин и баба Элис, как обычно, представляли собой забавное зрелище. Стоя во весь рост между скамьями, дедушка Джейберд издалека махал нам руками, кричал, всех толкал — в общем, валял дурака, устроив на Рождество точно такой же переполох, как и на Пасху, чем доказал, что верен себе и своим дурным привычкам в любое время года. Однако когда он взглянул на меня и проговорил: “Здравствуйте, молодой человек”, — я понял, что повзрослел в его глазах.

Во время праздничной службы со свечами, когда мисс Гласс Голубая исполняла на пианино “Ночь тиха”, место за органом оставалось печально пустым. Лично я не сводил глаз с дока Лизандера, сидящего пятью рядами впереди нас. Я видел, как, медленно повернувшись, док Лизандер спокойно обвел глазами присутствующих, словно бы выясняя, все ли пришли. Но я-то знал, в чем было дело. Наши взгляды на мгновение встретились. На лице ветеринара появилась холодная улыбка. Потом он наклонился к уху своей жены и что-то прошептал, но та сидела неподвижно.

Я представил себе, как крутится в его голове зловещий вопрос: Кто еще знает? И то, что он сказал своей лошадино-подобной Веронике, где-то между “опускается тьма” и “все залито светом”, могло быть: Кори Мэкинсон все знает.

“Кто ты такой?” — думал я, пропуская мимо ушей негромкую рождественскую молитву преподобного Лавоя. Кто ты такой на самом деле, под этой своей вечно улыбающейся маской, которую так ловко носишь?

Все как один зажгли свои свечи — и церковь наполнилась мерцающими огоньками. Преподобный Лавой пожелал всем здоровья и счастья в грядущем году и хорошего отдыха в рождественские праздники, добавив, что все мы должны пронести в своих сердцах царящий на Рождество дух веселья и счастья через всю жизнь, после чего служба закончилась. Отец, мама и я отправились домой; завтрашний день принадлежал бабушкам и дедушкам, но первый день Рождества был наш и только наш.

В этом году наш рождественский обед не блистал яствами, как прошлогодний, но благодаря щедрости “Большого Поля” у нас было сколько душе угодно яичного крема. Наступило время открывать подарки. С тихой улыбкой мама принялась крутить ручку приемника в поисках рождественской музыки, а я, расположившись под елкой, наконец-то занялся разворачиванием оберток на своих подарках.

От отца я получил книжку в бумажной обложке. Она называлась “Золотые яблоки Солнца” и была написана писателем-фантастом по имени Рэй Брэдбери.

— У “Большого Поля” книжками тоже торгуют, — сказал отец. — Книгам там отведен целый большой прилавок. Парень из отдела продаж сказал мне, что Брэдбери — отличный писатель. Сам он тоже прочитал эту книгу и сказал, что некоторые рассказы ему очень понравились.