Летучие собаки - Марсель Байер

Главное внимательно за собой следить и не перепутать имена: Хельга — старшая, это понятно, потом Хильде, которая в машине замучила меня вопросами про Коко. Хельмут, единственный мальчик. За ним Хольде, у нее легкое косоглазие. Хедда, самая маленькая. Хайде только родилась. Похоже, сам отец иногда путается: однажды он рассказывал про Хедду, но упорно называл ее Херта. Однако никто не осмелился его поправить. Пожалуй, вся эта путаница с девчачьими именами происходит из-за того, что в голове родителя крутятся всевозможные имена, которые он хотел бы дать своим будущим сыновьям: Хардер, Хартман. С типичной для уроженца левого берега Рейна интонацией отец произносит их, проверяя на слух, какие приличествуют его наследникам; интонация певучая, все звуки исходят откуда-то из глубины; рейнский диалект не спутаешь ни с одним другим. Он слышен, даже когда отец этих детей пытается говорить на литературном немецком языке и старательно выпячивает губы. Эта необычная напевность речи передалась и детям. Вполне возможно, он украдкой бубнит про себя даже мое имя: Герман.

Дыра. Нас засадили в дыру, к чужаку, который не в состоянии поддерживать порядок, в доме всюду разбросан мусор. На кухне всем не поместиться, в квартире только две комнаты — где нам играть, спрашивается? Почему родители не отправили нас за город? Тогда бы и няня могла поехать с нами. Горничная с размаху ставит перед господином Карнау чашку кофе, так грубо, что пенка на моем остывшем какао дрожит. Мы сюда совершенно не хотели. Мама и папа, ни о чем не подумав, сбагрили нас. Их не волнует, хорошо ли нам здесь.

А может, они не догадываются, что нам тут плохо, потому что не знают, какие мы на самом деле. И каждому позволили взять только одну игрушку. А вдруг мама даже не подозревает, где мы, вдруг папа сам всё решил? Мама бы такого не допустила.

Господин Карнау бросает Коко сырную корку. Нашему Треффу даже в квартире запрещено находиться, это, как говорит мама, негигиенично. Коко на лету хватает корку. Но вмешивается горничная: оказывается, этого делать нельзя.

Господин Карнау притворяется, будто ничего не слышит. Протягивает Хильде другой кусок — пусть, мол, сама угостит Коко.

Горничная оглядывается на меня через плечо. Принимать ли это за упрек? Чем-то она похожа на одного из моих сослуживцев, довольно неприятного. Мы с этим коллегой почти не разговариваем, есть вещи, которые ни ему, ни другим сотрудникам в отделе знать не следует, иначе меня непременно сочтут за сумасшедшего. Людям лучше не знать о моих приватных изысканиях, которыми я занимаюсь нередко до глубокой ночи. Я уже напал на след, кое-какие предпринятые шаги приобщили меня к мистерии звука, а некоторые опыты даже вошли в привычку — так часто их приходилось повторять, изменяя условия. Но ответ пока не найден, тайна не раскрыта. Разве сослуживцы поняли бы, расскажи я о том, что иногда утром, задолго до начала службы, опередив рыболовов и собачников, наведываюсь на бойню, где в это время забивают скот? А зачем? Для того, чтобы добыть особенно красивый и по возможности неповрежденный лошадиный череп!

Необходимы некоторые усилия, если не хочешь довольствоваться скучными схематичными рисунками из учебников, изображающими, как устроено ухо, как работают язык и связки. В конце концов, картинки не разглашают тайну живых звуков. Значит, нужны практические занятия. С помощью краткого вводного курса я ознакомился с основными техническими приемами вскрытия трупов, и настал день моей первой вылазки на бойню. Я робел и стыдился, воображая, что сказали бы по этому поводу коллеги. На конской бойне вел себя нерасторопно, то и дело заикался, а когда спросил, точно ли в черепе лошади останется язык, мужчины в очереди позади меня стали терять терпение. Все пришли с ведрами, я был единственный, кому продавщица заворачивала кровавую голову с пустыми глазницами в газету.

Господин Карнау совсем забыл, что нам нужно одеваться. Мы даже еще не умыты, но он как будто ничего не замечает. Сколько можно завтракать? Вместо того чтобы съесть булочку, опять берется за сигарету. Он дымит почти как папа. Мама тоже очень много курит, когда ей плохо. Интересно, о чем это Хильде с ним болтает? Наверняка он выпытывает у сестры про маму с папой.

Странно: если он и правда друг наших родителей, тогда почему так мало о них знает? Тут встревает Хольде: «Пойдем играть».

Наконец-то господин Карнау спрашивает, готовы ли мы выйти из-за стола. Горничная вытирает мокрые руки о фартук и следует за нами. Волочит чемоданы в комнату. Хельмут дуется, обнаружив, что привезли не все игрушки, какие ему хотелось. Шарит в сумке и кричит: «Где моя машина? Где конструктор? Хельга, куда ты дела мою машину?»

Разбрасывает солдатиков по всей комнате и вырывает у Хольде из рук деревянную корову. Горничная ее отбирает. Хельмут с ревом бежит на кухню. Пусть отправляется к господину Карнау, может, его пожалеют.

А сколько вытекло крови, когда я стоял посреди улицы и держал череп под мышкой! Вонь из пакета неслась просто чудовищная, меня тошнило. Со временем я уже не испытывал сильного отвращения, возня с черепами стала делом привычным. А от резкого запаха в квартире, оказалось, легко избавиться с помощью одеколона. Медицинские книги мне давно не нужны, хотя вначале руководства по вскрытию всегда лежали на столе, и на страницах, которые я листал испачканными в крови руками, проступали красно-коричневые отпечатки пальцев.

Я работаю на кухне. Все это время Коко остается за дверью в коридоре, в нетерпении ожидая, когда ему достанутся мясные ошметки. Хлебный нож, пинцет, ножницы и вязальная спица — вот и все мои инструменты. Иногда, если череп не поддается, в ход идет старая лопата. А картофельным ножом, к примеру, без труда снимается кожа.

Вот так, снимая слой за слоем, я приближаюсь к тайне, хотя раскрыть ее подобным способом вряд ли удастся: на протяжении всей жизни мы пользуемся языком как инструментом, думая, что это лишь плоский кусок мяса, мышца во рту, поверхность которой может прикасаться к нёбу, а кончик виден в зеркале. Если перед нами положить язык лошади, мы невольно начнем сравнивать его с человеческим, дивясь тому, какое многообразие звуков извлекается с помощью этого грубого и бесформенного куска мяса.

Свиньи, лошади, быки и коровы любых возрастов — я исследовал все черепа. А вчера ночью пришлось второпях избавиться от очередного объекта изучения и получить взамен пятерых детей.

С какой стати господин Карнау гладит Хельмута по голове? Сейчас отчитает меня?

— Хельга! Няня сказала, что вы взяли с собой уроки. Хоть вас и освободили от школы, папа настоятельно просил каждый день немного заниматься. Хильде, ты, пожалуйста, тоже ступай на кухню.

Мы разочарованы, учиться ни капельки не хочется. Остальным велено тихонько играть в комнате и нам не мешать. Выкладываем карандаши и ручки на кухонный стол. Господин Карнау читает вслух задание, а потом уходит.

— Хильде, о чем вы говорили за завтраком? Про каких животных наболтал тебе господин Карнау? Что за собаки?

— Они называются летучие собаки. Это особая порода, такие черные собаки, которые умеют летать. Но только ночью, сказал господин Карнау. Зверьки совсем маленькие, как мышки. И почти не показываются, но господин Карнау знает одного человека, тот видел их собственными глазами, не только на картинках.