Каждый второй уик-энд - Эбигейл Джонсон

– Я встретил девушку.

– Ты… что? – наконец-то вырвался спонтанный ответ.

– Она живет в этом же доме, точнее – в соседней квартире.

– Подожди, подожди, подожди. – В трубке что-то звякнуло. – Сейчас налью себе кофе, а потом хочу услышать все-все-все. Как ее зовут?

Я с облегчением улыбнулся. Мама заговорила как мама впервые за нереально долгое время.

– Джолин.

– Как в песне Долли Партон?[4] Интересно, ее назвали в честь… о нет. Скорее всего, нет. Там она вроде как разрушительница домашнего очага. Хотя сама песенка очень милая.

– Она красивая, – сказал я, впервые осознав, что это правда. Ну, по крайней мере, объективно, если не думать об остальном. – У нее замечательная улыбка с щербинкой между передними зубами и извращенное чувство юмора, но мне это даже нравится. – Я поймал себя на том, что рассказываю маме о Джолин – во всяком случае, то, что знаю о ней сам, – старательно опуская детали, которые не могли бы никак исказить картину, которую я рисовал. Когда я закончил, даже мне стало ясно, как бы я втрескался в эту девчонку, если бы все пошло немного по-другому.

– А что я тебе говорила? – сказала мама. – Я знала, что тебе непременно кто-нибудь понравится. Когда ты снова увидишь ее?

– Хм. Не знаю. Мы ведь только познакомились.

– О, конечно, но это просто замечательно, понимаешь? Джереми не хочет говорить со мной о девушках, и… в общем, это очень мило с твоей стороны.

Грег часто говорил с ней о таких вещах. Я почувствовал, как давняя, но неугасающая грусть вспыхнула с новой силой, когда мамин голос загустел от подступивших слез. Я пытался сохранить ровный тон.

– Обещаю, что буду и впредь рассказывать тебе о ней. Я постараюсь увидеть ее снова сегодня.

– Может, тебе удастся ее сфотографировать? – сказала мама и добавила: – Ей даже необязательно знать, что ты ее снимаешь.

– Мам, это называется скрытым преследованием, что большинству девушек не нравится.

– Ты опять меня дразнишь, да?

– Да, но все равно не буду тайком фотографировать, даже ради тебя.

– Мой смешной мальчик. Ты заставляешь меня еще больше скучать по тебе.

– Больше, чем по Джереми. Так себе любезность.

– Я скучаю по вам обоим.

Я закатил глаза, но телефон сводил эффект на нет.

– Ну да. Он тебе хотя бы позвонил?

– Позвонит. Он, наверное, еще спит.

– Это легко исправить. – Я опустил трубку и издалека услышал, как мама просит не будить брата, в то время как я направился в соседнюю комнату, чтобы сделать именно это.

Бугор под одеялом на диване подсказывал, что папа еще спит. Оказавшись в другой, полутемной комнате, я, уже не церемонясь, толкнул своего паршивого братца.

– Вставай и поговори с мамой. – Я не стал обзывать его вслух, потому что мама могла услышать.

– Адам, что за… – пробурчал не-Джереми. Отец заморгал спросонья. – Что с мамой? – Он оказался шустрее меня и схватил телефон, прежде чем я успел исправить свою оплошность. – Сара? С тобой все в порядке?

А потом мне пришлось выслушивать приглушенные мамины объяснения, что я должен был дать трубку Джереми. Мне стало еще более неловко, когда отец объяснил, что после того, как я лег спать, они с Джереми решили поменяться местами. Проблема была не в самом разговоре, а в том, что мои родители общались как чужие и это причиняло боль. Папа с его хриплым сонным голосом, который он все пытался замаскировать, мама с ее болезненной чрезмерной вежливостью. Они не производили впечатления людей, женатых уже двадцать лет. Имеющих общих детей. Натянутые фразы «как дела?», которыми они обменялись перед тем, как повесить трубку, заставили меня страдать еще больше.

– Извини, – сказал я, когда папа вернул мне телефон.

– Может, в следующий раз перенесешь побудку на более поздний час?

– Я думал, тут Джереми.

– Он вызвался лечь на диване.

– Я понял. – На этом я закончил самый долгий разговор, состоявшийся у нас с отцом за последние недели. Я вышел из комнаты, предоставив ему самому решать – встать, или снова заснуть, или еще что. Когда я возвращался к себе через гостиную-прихожую, Джереми уже сидел на диване и почесывался.

– Что это было?

– Все из-за того, что ты – осел, – сказал я. – Позвони маме.

Джолин

Звонок в дверь раздался в самое неподходящее время. Я просматривала материал, отснятый вчера на балконе, пытаясь решить, считать ли плохое освещение крутой стилистической особенностью или я все-таки испортила фильм. Я уже собиралась нажать «паузу» на своем ноутбуке, но тут пошли кадры последних нескольких секунд – те самые, когда Адам подглядывал за мной со своего балкона. Угасающий солнечный свет освещал только половину его лица, делая заметной легкую складку между бровями, которая выдавала скорее любопытство, чем недовольство.

И я решила, что освещение просто идеальное.

Вздохнув, я пошла открывать, рассудив, что для доставки заказанной мной китайской еды рановато, если только разносчики не передвигаются на машине времени. Я и не ожидала, что прибудет мой обед, но, когда открыла дверь, не меньшее удивление, чем путешествующие во времени курьеры, вызвал у меня тот, кто стоял на пороге.

– Пришел покурить, что ли? – спросила я.

Адам покраснел, и если накануне вечером я находила милым румянец, разливавшийся по его шее и лицу, теперь он не казался мне таким уж привлекательным.

– Я хочу попросить тебя об одной услуге.

Я прислонилась плечом к дверному косяку.

– Еще чего. Ты вчера понес такую чушь, что я не намерена помогать тебе.

– За тобой должок, – сказал он, и румянец расползся до ушей. – За сигарету.

– Неверный ход. Попробуй еще раз. Никто не заставлял тебя прыгать на мой балкон и брать у меня сигарету. И я точно не принуждала тебя курить.

– Серьезно?

– Серьезно. Чего ты хочешь? – Любопытство взяло верх над желанием изображать самодовольное превосходство. Губы Адама вытянулись в тонкую линию, и мой интерес возрос. Похоже, его совсем не радовало то, о чем он хотел меня попросить.

– Мне нужно тебя сфотографировать.

Мои брови взлетели вверх.

– Прошу прощения?

Адам смотрел куда угодно, только не на меня.

– И в каком же виде?

– Обычная фотка.

– Зачем?

Я не думала, что можно покраснеть еще сильнее, но у него получилось.