Жизнь и книги дяди Гиляя - Виктор Васильевич Гура

Гиляровского. Их лирический герой тоскует по воле, рвется из душного каменного города на широкие степные просторы, на берега раздольной могучей Волги и вольного тихого Дона.

Особенно часто Гиляровский обращался к темам казачьей вольницы, любуясь непокорностью, удалью и отвагой русского народа. В поэме «Запорожцы» он рисует сочные образы своих предков из Запорожской Сечи.

С детства был близок и дорог поэту образ народного борца и заступника Степана Разина. Он вставал перед ним особенно часто в годы бурлачества и скитаний по Волге и Дону. Здесь сама природа остро напоминала о Разине. Уже тогда складывались строфы поэмы «Стенька Разин», завершенной Гиляровским в 1888 году и полностью опубликованной лишь в советское время. Поэт не склонен поэтизировать стихию разинского движения, он видит и силу его и слабости. Открывая поэму прологом, Гиляровский указывает на зрелость Разина, подчеркивает глубокую осознанность его решения расправиться с царями, недругами парода, его угнетателями:

— Ведь я иду не на разбой, Не на беду народу, Иду в открытый честный бой За правду и свободу.

Разин полон решимости и бескорыстия в борьбе за народную свободу:

— Ой, не надо мне награды, Быть царем я не хочу, Воеводам да боярам Только долг я заплачу, Я народу дам свободу, Я неправду изведу И опять в свою станицу Казаком простым уйду.

Поэт смело рисует страдания народа и переживания Разина, терзающего себя осознанием невыполненного долга перед Родиной.

Вот Русь, народ… Мольбы и стона Полна несчастная страна.

Поэма о Разине принадлежит к лучшим поэтическим произведениям Гиляровского. Однажды во время про гулки на пароходе по Волге он прочел Горькому всю эту поэму, а потом прислал из Москвы сборник «Забытая тетрадь», где были опубликованы две главы поэмы, случайно пропущенные цензурой. «Разин — здорово! и красиво!»[23] — писал в ответ Горький.

Во многих своих стихотворениях из «Забытой тетради» Гиляровский мечтает о скором приходе солнца и счастья на его землю, верит, что наступит желанное время и «разгонит мрак нависших туч». Но вместе с тем чувства усталости и неверия берут иногда верх. Былые мечтания, по словам поэта, «разбилися в прах», он разучился мечтать о счастье. «Дальше оказывается, — писал Горький, — что у г. Гиляровского нет

В мозгу ни дум, ни веры, ни сомнений»[24].

Стихи Гиляровского к тому же не обнаруживали самобытного поэтического дарования — Горький дал отрицательную оценку второму изданию «Забытой тетради», да и сам Гиляровский вряд ли был удовлетворен своей поэтической работой. Не она определяла его творческое лицо, его поиски и возможности.

8. В ПУТИ И ЗА КНИГАМИ

Отдавшись с новой силой репортерству, он метался в поисках живого жизненного материала: то слал с берегов Дона в «Русские ведомости» корреспонденции о свирепствовавшей там холере, то объезжал гоголевские места на Украине и, собрав интересный материал, издал книгу «На родине Гоголя» (1902), то в качестве корреспондента «Русского слова» отправился на Балканы и печатал статьи о торжествах по случаю 25-летия со дня русско-турецкой войны, а потом выпустил книгу «Шипка прежде и теперь» (1902), то писал гневные статьи о русско-японской войне, разоблачая царских интендантов, наживавшихся на бедствиях народа. Работа журналиста требовала колоссальной энергии и почти не оставляла времени для беллетристики. Лишь в 1900 году Гиляровский выпустил новую книгу своих рассказов — «Негативы», а затем в 1909 году другой сборник — «Были», вобравший в себя рассказы за три пятилетия его творческой работы (1883–1908). Посылая «Негативы» одному из вологодских знакомых, Гиляровский писал:

Здесь все: тревоги и мечтанья, Порывы прежних бурных дней, Народа горькие страданья И беды юности моей!

В «Негативы», как и в «Были», Гиляровский включил значительную часть автобиографических рассказов, связанных с воспоминаниями детства, с годами скитаний по России («Надюшины цыплята», «Дядя», «В огне», «Преступление»), но эти рассказы были далеки от его основных творческих интересов. Он по-прежнему стремился писать о народных страданиях и бедствиях, о «трущобных людях», выброшенных за борт жизни, но цензурные условия не позволяли делать