Уведу родного мужа - Мария Ветрова

— Ты… Ты!!! — начал Виктор Петрович прямо с порога. — Если думаешь, что я опять покрою этого слизняка…

На этом он временно заткнулся, поскольку углядел, наконец, нас с Лариской и, видимо, на какие-то доли секунды захлебнулся от возмущения: такой подлянки прокурор не ожидал даже от своей дочери. Молчание длилось, к сожалению, недолго.

— Что здесь делают эти подруги?!

Как генеральный прокурор нашего города Танькин папаша испытывал к журналистам какое-то, я бы сказала, генетическое отвращение. И едва мы стали сотрудниками «Параллельных миров», как наши прежние отношения, длившиеся с тех пор, как все мы носили косички с бантиками и называли прокурора «дядя Витя», были перечеркнуты раз и навсегда. Никакие попытки разъяснить, что нашу газету в строгом смысле слова и газетой-то назвать нельзя, а нас самих лишь с очень большой натяжкой можно причислить к славному племени журналистов, успеха не имели.

Так что дожидаться развития сюжета мы с Ларкой не стали. И пока Виктор Петрович задыхался от ярости, Ларка и я времени не теряли. Мы быстро покинули и Таньку, и кухню, и вообще квартиру, ставшую местом преступления. Совесть совершенно не мучила даже меня: мы знали, что единственный человек на свете, способный уболтать прокурора, — его единственная дочь.

На улице Ларка молча, но тщательно отряхнула юбку, что было у нее признаком крайнего раздражения. Потом так же молча начала ловить машину. И вообще молчала всю дорогу до моего дома. Поднимаясь на мой этаж все так же в гробовом молчании, мы обе замерли от душераздирающего воя, раздавшегося откуда-то сверху.

— Варька! — Кажется, я всплеснула руками и бросилась со всех ног наверх.

Бедная псина впервые в жизни провела ночь в одиночестве, а это при ее врожденной трусости было настоящим стрессом. Варька не просто выла, она стонала и визжала, царапаясь в дверь изнутри. Как только нам удалось пробраться внутрь квартиры через небольшую, но плотную толпу озлобленных соседей с заспанными лицами, выяснилось, что за время моего отсутствия Варьке удалось сожрать значительную часть внутренней дверной обшивки, которой в свое время не мог налюбоваться Вилька. Обшивка была итальянская и действительно очень миленькая…

Пока мы с Варькой обнимались и целовались, Лариска успела пройти на кухню и занять мое любимое кресло — то самое, в котором не так давно восседала обморочная Татьяна. Удивительное дело: почему-то все мои гости в последнее время первым делом идут на кухню и захватывают именно это кресло как раз тогда, когда оно остро необходимо мне самой! Из-за этого предмета мебели мы с Вилькой в свое время поссорились в первый раз. Потому что, переезжая на новую квартиру, ныне полностью поступившую в мою частную собственность (я, кажется, упоминала, насколько Вилька щедрый и благородный), я ни в какую не пожелала с этим креслом расстаться.

Конечно, муж был прав: тщательно продуманный им интерьер, он же дизайн, кресло портило. Торчало как гнилой зуб посреди голливудской улыбки. Но только не с моей точки зрения! Еще в глубоком детстве, после отбытия заслуженного, а чаще незаслуженного наказания, назначенного родителями за то, что они почему-то считали проступком, я восстанавливала свое душевное равновесие в этом, тогда еще новом ярко-желтом кресле. Так уж оно на меня действовало, хотя эта тайна разгадке не поддавалась. И вот — пожалуйста: войдя на кухню в сопровождении Варьки, решившей впредь не расставаться со мной больше ни на секунду и с этой целью вцепившейся зубами в мой подол, я обнаружила в своем любимом кресле Ларису, задумчиво разглядывающую холодильник. На плите кипел чайник, на столе стояла бутылка «Белого аиста», про которую я совершенно забыла, а Ларка где-то нашла: вспомни я про эту бутылку вовремя, памятный Вилькин коньяк сейчас был бы цел…

Вздохнув, я достала две крохотные рюмочки, растворимый кофе и села на красивую, но ужасно неудобную итальянскую табуретку. Ларка перевела взгляд с холодильника на меня и тоже вздохнула.

— Ну? — спросила она усталым голосом. — И какую же теорию в оправдание этой распутной дряни ты собираешься выдвинуть на сей раз?

Что и говорить, моя любимая подруга действительно знала меня как облупленную и в очередной раз была права: моя страсть подводить теоретическую базу под самые невероятные с точки зрения нормальных людей поступки действительно имела место и гнездилась где-то на уровне подсознания. Вот и сейчас, стоило мне впервые за полтора года лично пообщаться с Танькой и обнаружить, что наша прежняя дружба оказалась сильнее чувства мести, мое подсознание заработало в обозначенном Ларкой направлении на всю катушку! И, оказывается, пока мы молча ехали ко мне домой, успело выдать результат.

— В конце концов, — сказала я, стараясь не смотреть на Ларку, — если бы первой за него замуж вышла Танька, а не я, возможно, я бы тоже его у нее отбила… В конце концов, хотя тебе этого и не понять, нет ничего сокрушительнее любви… Что она, виновата, что ли, что влюбилась в Вильку?! Я бы на ее месте тоже влюбилась!

— Ты и на своем, судя по всему, достаточно в этом смысле преуспела, — с неожиданной злобой прошипела Ларка. — Я бы сказала, ты явно перевыполнила план по валовому продукту, как советский завод в старые времена!

Может, для кого-нибудь это и звучит слишком сложно, но не для меня, давным-давно привыкшей к образной манере Ларискиной речи. Собственно говоря, она хотела сказать, что моя слишком, по ее мнению, большая и всепрощающая любовь к нашему с Танькой мужу никому не нужна… И что я, распространяя это всепрощение на Татьяну, выгляжу настоящей дурой.

Для того чтобы ответить что-либо достойное, мне было необходимо собраться с мыслями. Но сделать это я не успела, поскольку в мою дверь снова позвонили, и снова, совсем как ночью, длинно и нервно.

Обрадовавшись выигрышу времени на обдумывание, я бросилась на звонок, успев даже удивиться, с чего это Варька лает с такой злобой. Открыв дверь, я ощутила легкое головокружение: мне показалось, что ужасная цепочка событий, начавшихся ночью, замкнулась в порочный круг: на пороге снова стояла Танька, явно повадившаяся ходить ко мне в гости, как кувшин по воду! Единственное, что стало ясно, — так это Варькина злоба: моя умненькая собачка прекрасно поняла, по чьей вине провела столько часов в трагическом одиночестве, и теперь норовила рассчитаться с разлучницей. И почти преуспела в своем намерении, мгновенно вцепившись в Танькину туфлю!

Но Татьяна даже не заметила этого, проперев сквозь прихожую и, кажется, сквозь меня, как танк в сторону кухни — наверняка с намерением усесться в мое кресло. Вид Лариски, расположившейся в нем со всеми удобствами, остановил Таньку на пороге. Ойкнув, она все же направилась к моему кухонному «уголку», на который и плюхнулась, по-прежнему не обращая внимания на Варьку, не желавшую выпускать из пасти туфлю гостьи.

Вырвав у Варьки туфлю, я собралась высказать Таньке все, что у меня наболело за эти полтора года моего вынужденного одиночества, но Татьяна заговорила сама:

— Нашли Вилькину машину, на Волжском шоссе, пустую… — Танькин голос был настолько лишен интонаций, что даже Лариска, открывшая было рот, чтобы поддержать мой решительный протест, ничего не сказала и поглядела на нашу бывшую подругу с некоторым подобием сочувствия. Все тем же мертвым голосом Татьяна изложила остальные сведения, оказавшиеся ничуть не лучше: