Мефодий Буслаев. Месть валькирий - Дмитрий Емец

– Хаврон! Ты дурак и мелкий завистник.Тема закрыта. Еще раз вякнешь – отберу майки, – сказала она сухо.

Эдя не стал рисковать майками и оставил Тесовав покое.

Закончив разбирать чемодан, Зозо решилавспомнить о сыне. Последнее время они виделись редко. И всякий раз Мефодийказался ей отрешенным. Когда она что-то говорила ему, он вежливо слушал икивал, временами поглядывая на часы. Больше всего Зозо пугала усмешка, иногдапоявлявшаяся на его губах, когда она, как ей казалось, пыталась поговорить сним серьезно. Усмешка эта была снисходительной, словно все материнскиеоткровения Зозо являлись для него детским лепетом. Не будь Зозо так безумнозанята своей собственной жизнью, возможно, ранняя самостоятельность сынатревожила бы ее куда больше.

Последний раз они виделись незадолго до ееотъезда в Египет, на дне его рождения. Меф тогда заскочил домой буквально начас-полтора. И сейчас еще на столе, который по привычке продолжал считатьсястолом Мефодия, лежала открытка. Зозо знала, что если открыть ее, то заиграетмузыка и ее голос, пойманный хитрым диктофончиком, скажет:

Дорогой Мефочка!

Твоя мамочка поздравляет тебя с 14-летием.Четырнадцать – это очень важный рубеж. С него начинается третье, самоеответственное семилетие в жизни каждого человека. Будь всегда таким же умным идобрым мальчиком!

13 апреля 20** г.

Зозо огорченно царапнула открытку розовымногтем. Похоже, Мефодий не слишком оценил подарок, раз даже не взял его ссобой. Откуда ей было знать, что ему хотелось держать домашние дела в секретеот настырных комиссионеров и сиропно-приторных суккубов?

Взяв с полки альбом с фотографиями Мефодия,наспех отщелканными на мыльницу здесь же, в день его четырнадцатилетия, Зозопролистала его. Вот Мефодий обнимается с Эдей. В глазах у обоих отблескиваетвспышка, и они кажутся красными, как у двух вурдалаков. Вот Меф задувает свечи,воткнутые в торт из кондитерской. Вот Мефодий уже с Зозо. Стоит с видом«Эдя-ну-щелкай-же-скорее-как-все-это-достало». Макушка Зозо достает емупримерно до уха. Вымахал детина! А вот Зозо зачем-то щелкнула Мефодия со спины,когда он отвернулся. Светлый хвост длинный, до середины лопаток Волосыблестящие, ухоженные. «Похоже, мальчик начал следить за собой», –удовлетворенно подумала Зозо, не знавшая, что волосы Мефодия напитываются злом.Ее несколько удивило, что ни на одной фотографии не было Даши, хотя в тот деньона была у них в гостях и снималась охотно. Откуда Зозо было знать, что Дафпросто не пожелала оставаться на фотографии?

Зозо задумалась, ощущая потребность выразитьсвои сложные, неуловимые мысли. Но так как мысли не хотели выражаться, апотребность становилась свербящей, она прибегла к одному из общечеловеческихклише, заготовки которых, как известно, рассеяны в воздухе.

– Нет, ты подумай! Моему сынучетырнадцать! У него сорок третий размер обуви и рост сто семьдесят семьсантиметров! Для женщины, которой никто не дает больше двадцати семи, иметь всыновьях такого лося просто неприлично! – кокетливо сказала она Эде.

Хаврон скривился. Очень профессионально. Онвсегда кривился так, словно его угостили по меньшей мере лимоном, одна сторонакоторого была обмазана горчицей, а другая хреном. Слушать женщину – последняявещь, которую должен делать мужчина. Если женщина любит ушами, то мужчинабольше любит, когда уши не загружают посторонними звуками. Особенно если этизвуки производит родная сестра или кто-нибудь из родственников.

– Зоя, перестань!.. Не репетируй! Я твойбрат! Я отлично помню, на сколько лет ты меня старше, – сказал он лениво.

– Ничего ты не помнишь! И вообще: ты неродитель. Тебе не понять, что такое иметь взрослого сына, – воскликнулаЗозо.

– Оно конечно. Любить детей и иметь детей– это два разных диагноза, – согласился Эдя. – Но вообще-то почемуэто я не родитель? Очень даже родитель. Твоему оболтусу четырнадцать. А моемуминус десять.

– Как-как-как? Какие еще минутдесять? – удивилась Зозо.

– Потому что раньше чем через десять летя до отцовства все равно не дозрею. Вообрази себе только: я и какой-нибудьпамперс: «Пап, купи шоколадку!» Да, щас! Разбежался! Сопли не замерзнут, нет?Иди сам заработай! – заявил Эдя с такой решимостью, словно в ногах у негоуже крутился маленький и наглый хавроненок.

Зозо посмотрела на брата с чисто медицинскимбеспокойством.

– Утихни! Для отца ребенка, которомуминус десять лет, ты как-то слишком развоевался! – утихомирила она брата.

Эдя осознал это и утих. Зозо сделала парузвонков и учесала к знакомой парикмахерше. Ей хотелось привести себя в порядок,чтобы во всеоружии обрушиться налектора-тире-переводчика-тире-де-моническую-личность-с-ватками-в-ушах.

За те девять-десять месяцев, что мы невиделись, в жизни у Эди Хаврона мало что изменилось. Он нашел было работу вресторанчике, который изо всех сил старался казаться японским, но продержалсятам совсем недолго. В память о японском ресторанчике у него осталась разве чтопривычка называть разбавленную водку «саке» и кланяться, подавая счет.Рассуждая глобально, Эдя был человек, в котором сталкивались две струихарактера: природная бойкость и беспокойство мысли мешали ему делать все натроечку, с разумным пофигизмом и кое-как, в общем русле, тащиться по жизни. Леньже, не менее природная, препятствовала чудесам трудового героизма и мешалапродвигаться по службе. Ураган этого парадокса сотрясал его всю жизнь. Наконецкомпромисс был найден – и теперь Эдя вновь не делал ничего.

В личной жизни что-то такое мелькало и цеплялопорой довольно больно, да все как-то навылет.

В сердце стрелы купидона пока не попадали.Либо купидоны целились небрежно, либо сама мишень была слишком бронированаэгоизмом.

Эдя взял с подоконника анемичную грушу сорта«конференс», обтер рукавом и мрачно укусил. Фрукты он никогда не мыл.Пресловутое же движение рукавом объяснял в том смысле, что давит микробов.Микробы не протестовали и, проваливаясь в журчащий соками желудок, покорнообживались на новом месте.

Не успел Эдя доесть грушу, как неожиданно унего зачесался нос. Едва он воздал носу желаемое, как немедленно, не отходя откассы, зачесалась и шея. А тут еще ложки и вилки дождем посыпались из раковиныбезо всякого видимого понукания.

«Эге!» – подумал Хаврон со страннойуверенностью. – «Вот сейчас начнется! Позвонят в дверь, явитсякакой-нибудь шут гороховый, и пошло-поехало. Знаем: проходили!»