"Мы не дрогнем в бою". Отстоять Москву! - Валерий Киселев

– Да-а, такая сила была в батальоне… Пятьсот человек, бронемашины, двадцать мотоциклов, «амфибии». Столько готовились к войне, и все пошло прахом за неделю. На фронт мы выехали первые. Два выхода за Днепр сделали в первую неделю, а потом болтались в своих же тылах. Связи с Зайцевым у нас не было, оказались разные радиостанции. Да и комбат Соломин стремился не лезть на глаза начальству. А тогда на шоссе… Вышли мы к нему на сутки раньше всех, Соломин приказал технику уничтожить, прорывались налегке. Я вывел человек сто, а Соломин так там и остался. Говорит, командир должен оставаться там, где его матчасть, тем более, мол, он ранен. Технику, конечно, можно было вывезти… А Соломина, мне потом рассказывали, партизаны расстреляли.

– А что он был за человек?

– Холёный. Кавалерист. В технике не разбирался. Коня своего напинает сначала, прежде чем сесть. А сядет – обязательно с фасоном. Конечно, его вина большая, что батальон всю матчасть потерял, поэтому нас и расформировали. Я первое время в штабе дивизии на подхвате был, потом к вам направили. Соломин же незадолго до войны вышел из заключения. А сидел за то, что жена у него полька. Может быть, из-за этого и была у него обида на советскую власть…

Шапошников задумался: «Сколько потеряли по своей же глупости, расхлябанности, оттого, что не знали толком людей…»

Вечером Шапошникову доложили, что группа лейтенанта Барского блокирована в скотных дворах за деревней Михновкой. Всю ночь оттуда раздавались выстрелы. Никто из группы не вернулся.

– Очевидно, все погибли, товарищ капитан. Можно не ждать, – с горечью сказал Бакиновский Шапошникову. – Эх, Барский, Барский… Не сумел, видимо, проскочить незаметно. Лейтенанта Абрамова готовить? Это моя последняя группа, если не считать Шажка.

– Подождем, – ответил Шапошников, – готовьтесь лучше. Успех поиска должен быть гарантированным. Подумайте, как это сделать.

– Как сделать… Сколько ни думай, а все зависит от удачи. Оборона у немцев здесь сплошная, все подходы простреливаются. Может быть, опять разведка боем?

– За одного пленного платить десятками жизней?

На следующий день расчет сержанта Михаила Хренова из зенитно-пулеметной роты лейтенанта Николая Пизова подстрелил легкий бомбардировщик. Самолет сел на болото недалеко от штаба 771-го полка, и тут же к нему побежали десятки людей. Из кабины вылез летчик, но, видя, что к нему приближаются русские, застрелился. Второй пилот начал было отстреливаться, попал в одного, но и сам был убит наповал чьим-то выстрелом из винтовки. Пехотинцы, облепив самолет, как муравьи, вытащили из кабины третьего летчика.

– Ребята! – удивленно крикнул кто-то. – Да он же без ног! Смотрите – культяпки!

– Ишь ты, патриот фашистский, – со злостью сказал сержант Хренов. – Тащите его, ребята, в штаб полка.

– Молодец, – подошел к Хренову лейтенант Пизов, – у тебя это четвертый?

– Два «мессера», «юнкерс», а теперь вот и «хейнкель», – довольно ответил Хренов.

– Кто подбил самолет? – спросил Пизова Шапошников, когда в штаб принесли на руках пленного летчика.

– Опять Хренов.

– Как это ему все время везет? – удивился Шапошников. – Один из всего полка сбивает! Самолет сильно поврежден?

– Сел на брюхо. Да его там уже разбирают все, кому не лень. Пулемет сразу куда-то утащили.

Лейтенант Николай Пизов был назначен Шапошниковым командиром зенитно-пулеметной роты после гибели под Суражом старшего лейтенанта Христенко. В полк он попал в трубчевских лесах, из окруженцев. Шапошников сразу обратил на него внимание: небольшого роста, глаза черные, упрямые и умные.

– Откуда выходите? – спросил тогда Шапошников Пизова.

– От Барановичей. Есть там недалеко такая станция – Мир. Склады охраняли.

– Правда, что немцы долетали до вас перед войной?

– То и дело. Нам говорили: идут двухсторонние маневры. Сейчас это даже дико вспоминать. Их диверсанты связь у нас начали рвать еще с десятого июня, связистов наших подстреливали. К двадцатому июня мы к этому настолько привыкли, что ночью исправлять связь и не ходили, дожидались утра.

– А в Трубчевск с кем выходили?

– Одно время сами по себе, потом к «пролетарцам» пристали. Командир наш бросил нас в первые дни войны, ушел домой на Украину.

«Надежный, толковый парень. Воевать будет честно, – подумал о нем Шапошников. – Этот не сбежит никуда».

Не успел Шапошников допросить пленного летчика, как к нему привели еще одного немца.

– А этот откуда? – невольно удивился он.

– Едет на мотоцикле, между Бакланью и Юрковом, там дорога у берега, и, видно, решил срезать угол, наши пулеметчики и подстрелили, – рассказал Бакиновский. – Лежит, колеса у мотоцикла крутятся. Решили сплавать – Богомолов из роты Вольхина. Он и подстрелил. Сел в лодку – и на ту сторону. Как немцы его не увидели – удивляюсь. Спали, наверное. А этот фриц даже не ранен был, только каблук пулей отбило. Без оружия и ехал. Богомолов подполз – он сам и руки поднял, и мотоцикл покатил – вполне исправный, ребята пробовали заводить.

– Да, вот так подарок. Иоффе, спросите его: куда он ездил?

– Возил приказ в штаб полка о переброске их дивизии на другой участок фронта, – перевел Иоффе.

Шапошников сразу оживился:

– Какой он дивизии? Восемнадцатой танковой?

– Да, а южнее, говорит, стоят части двадцать девятой моторизованной, четвертой и третьей танковых дивизий. Их дивизия будет сменяться первой кавалерийской.

– Спросите его: когда они собираются наступать?

– Не знает, не интересовался. Говорит, что он до войны пекарем был, в Вене. Спрашивает, где у нас здесь почта.

– Это зачем ему?

– Хочет матери пятьдесят марок отправить, в плену они ему все равно будут не нужны.

Все засмеялись.

– Ну и фриц. От нас матери в Германию деньги посылать! Вот чудак-то.

– Тихон Васильевич, – попросил Шапошников капитана Филимонова, – срочно доставьте пленного в штаб дивизии.

«А ведь это интересно, что их дивизию отсюда снимают. Видимо, готовят группировку для удара», – подумал Шапошников и сказал Бакиновскому:

– Сегодня ночью надо обязательно взять еще одного пленного. Готовьте группу Абрамова.

– Разрешите я сам схожу, товарищ капитан.

– Разве больше некому?

– Шажок только вчера ходил, отсыпается. А Абрамов – что-то глаза мне его сегодня не нравятся: убьют еще.

Поздно ночью Бакиновский разбудил Шапошникова.

– Товарищ капитан, есть пленный, кавалерист!

«Неужели танковая дивизия уже ушла? Быстро…»

– Разбудите Иоффе. Как ты его приволок? Сам брал? – спросил Шапошников, затягивая ремень.