Геннадий Зюганов - Анатолий Житнухин

Не может Геннадий Андреевич забыть этот укор во взгляде отца и сегодня, особенно во время посещений родительских могил в дни, предписанные православными традициями. Сейчас, конечно, осмыслено и понято значительно больше, чем прежде, виднее стали собственные ошибки и просчеты. Он не скрывает: ему есть в чем каяться. Прежде всего в том, что, наверное, не хватило решимости и последовательности, чтобы до конца отстаивать свои позиции и убеждения в тот период, когда находился во властных коридорах Старой площади. Там, где под словесную трескотню «архитекторов перестройки» вершилось беспрецедентное предательство великой страны и ее великого народа. Но многие ли сейчас имеют право утверждать, что на исходе восьмидесятых — в начале девяностых ясно представляли, что и как следует делать? Тем более в те критические периоды, когда над страной нависала зловещая тень новой гражданской войны.

И все же… Не дано русскому человеку стряхнуть с себя чувство вины. Совесть не позволяет. Поэтому-то, наверное, так часто и приходят на память Геннадию Андреевичу строки Александра Твардовского:

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны.

В том, что они — кто старше, кто моложе —

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь, —

Речь не о том, но все же, все же, все же…

Когда-то мог он поделиться своими мыслями и переживаниями с отцом. Сейчас труднее — самое сокровенное даже не всем близким друзьям поверишь. Особенно тяжелые чувства одолевают, когда приезжает в Севастополь на встречи однополчан отца — что им скажешь, чем оправдаешься? Но чувствует, что всё понимают они. И надеются. Кстати, чтит он память о боевом прошлом и других своих родственников: например, специально ездил в Калининградскую область, чтобы поклониться местам, где воевал его дядя Дмитрий Михайлович Зюганов, получивший тяжелое ранение в сражении за Кенигсберг.

Кому-то посещение Зюгановым Крыма в июньские дни 2006 года, когда в результате решительного протеста украинского народа высадившийся здесь американский десант вынужден был убраться восвояси, может показаться обычным политическим жестом. Но его подвигли на эту поездку прежде всего глубоко личные мотивы: Крымская земля ему особенно дорога потому, что здесь пролил кровь его отец. «Для меня американские солдаты в Крыму все равно что вражеские танки на Прохоровском поле», — сказано ясно и доходчиво. Под этими словами Зюганова могут подписаться и миллионы россиян, и большинство жителей Украины, не утративших историческую память. Выяснилось, что крымский урок не пошел впрок нашим правителям, затеявшим было с американцами совместное учение «Торгау-2006». Видно, не о политической близорукости следует вести речь. Похоже, в очередной раз решили проверить наш народ на прочность: «Додавили? Нет еще?»

Тогда, в 1962 году, когда Геннадий покидал отчий дом, будущее представлялось по-иному. Страна была на подъеме. Был совершен впечатляющий прорыв в космос, по Северному морскому пути проводил транспортные караваны ледокол «Ленин» — первое в мире гражданское судно с атомной силовой установкой, а просторы воздушного океана бороздили сверхсовременные Ту-114. Достижения в науке, технике и промышленности были столь очевидными, что возникавшие время от времени провалы в экономике, главным образом в сельском хозяйстве, и социальные конфликты в некоторых регионах, проявившиеся после вынужденного повышения розничных цен на мясо и масло в 1962 году, искренне воспринимались как временные неудачи, досадные просчеты. Несмотря на волюнтаристские замашки Хрущева, получившие свое отражение и в новой, третьей Программе КПСС, молодое поколение воодушевляла поставленная партией цель — за два десятилетия построить в стране коммунистическое общество. Конечно, в пытливые умы закрадывались сомнения по поводу столь категоричного определения сроков строительства светлого будущего, но казалось, что сама жизнь подтверждает их обоснованность. Как яркое свидетельство жизненности идей, вдохновлявших страну, была воспринята и победа социалистической революции на Кубе. Нагнетание империалистическими силами эскалации «холодной войны», что, как известно, привело к возведению Берлинской стены и Карибскому кризису, только укрепляло решительность и энтузиазм строителей коммунизма, веру в его торжество.

Это — было, этим жили, и напоминание об этом необходимо, чтобы понять, в какой атмосфере и с каким настроем вступал Геннадий Зюганов в большую жизнь. Не с пустыми руками начинал он самостоятельный путь: серебряная медаль по окончании школы, трудовая закалка и хорошая физическая подготовка, наконец, приобретенный первый, но бесценный педагогический опыт — серьезный «капитал», позволявший уверенно стоять на ногах. Может, у кого-то из читателей появились сомнения: не слишком ли «правильными» представлены первые годы становления нашего героя? Думается, нет в них ничего необычного. В подавляющем большинстве советских семей, не только на селе, но и в городе, в детях с ранних лет воспитывали уважительное отношение к труду, почитая его мерилом нравственных достоинств человека. Труд составлял цель и смысл жизни.

Даже не склонные к фатализму люди соглашаются, что во многом наша судьба предопределена от рождения, тем, в какой семье и где мы появились на свет. Родителей и родину, как известно, не выбирают. Как мы теперь понимаем, повезло Геннадию с родителями, которые воспитывали сына не нудными нравоучениями, а собственным отношением к делу, к окружающим людям, к самой жизни. Именно по ним он до сих пор сверяет свои дела и поступки, мысленно советуется с ними, принимая трудные решения. Гордится Геннадий Андреевич и своей малой родиной — Орловщиной. Как-то в своих воспоминаниях он записал: «Возможно, для кого-то фраза „все мы родом из детства“ звучит банально, но для меня это высокий и чистый образ, потому что я родом из детства, осененного светом Великой Победы. Счастье той Победы, святые народные жертвы, принесенные на ее алтарь, — вот что питает корни моей личной судьбы, что навсегда впечаталось в сознание. А у нас в крае испокон веков люди рождались с твердой патриотической позицией. Когда я читал у Ключевского про времена Смуты, поразился тому факту, что лишь орловский воевода отказался присягнуть Лжедмитрию…»

Конечно, происхождение «от земли» и во многом связанное с ним здоровое воспитание сами по себе еще ничего не гарантируют в будущем. Окунувшись в иную жизнь, в другую социальную среду, человек способен претерпеть загадочные метаморфозы, не поддающиеся разумению окружающих. С Зюгановым этого не произошло — крепкими оказались корни, да и учителя в последующие периоды жизни, как и в детстве, окружали хорошие. И здесь невольно приходит на память сравнение. Как-то в начале девяностых годов одна впечатлительная поэтесса, надо полагать искренне, восхищалась «крестьянским лицом» и «пронзительным, насмешливым взглядом» одного из главных идеологов и «архитекторов» разрушительного процесса и хаоса в стране — А. Н. Яковлева. Правда, на «крестьянском лице» многие, более проницательные люди чаще угадывали зловещую усмешку, которая заставляла задумываться, откуда что взялось в этом человеке. Ведь и вырос на древней ярославской земле в бедной крестьянской семье, и воевал, но сумел-таки при этом заразиться неизлечимым вирусом русофобии, которая проявилась у него задолго до перестройки, еще в 1972 году, в памятной для отечественной интеллигенции статье «Против антиисторизма»[1]. В той самой, в которой была подвергнута жесткому осуждению патриотическая позиция ряда писателей и изданий, позволивших себе рассуждать о «национальном духе», «национальном чувстве», «народном национальном характере», «зове природной цельности». «…Один тоскует по храмам и крестам, другой заливается плачем по лошадям, третий голосит по петухам» — риторика была почерпнута автором из арсенала полуграмотных «ревнителей пролетарской культуры» двадцатых годов.