Из смерти в жизнь…. Главная награда - Сергей Галицкий

Никогда не забуду первый вылет в Афганистане. Ситуация была следующая: МИ-24 «забили» караван в предгорьях. У нас задача была вроде бы простая — забрать трофеи. Подлетаем, вокруг картина ужасная: убитые верблюды валяются, лужи крови кругом… Но к этому времени бой ещё не закончился. «Духи» побросали оружие, которое везли, и стали разбегаться по барханам. Их били четыре МИ-24 и два МИ-8. Это страшная сила, поэтому у душманов даже мыслей не было отстреливаться. Лётчики МИ-24 нам говорят: «Мужики, помогайте!.. А то они, как тараканы, в разные стороны разбегаются, за всеми не уследишь». К пулемёту тогда сел борттехник. И до сих пор картина перед глазами стоит: «дух» ползёт по бархану, а борттехник его из пулемёта у нас на глазах укладывает. Ощущения были, мягко говоря, не самые приятные. Впервые у меня прямо на глазах убивали людей.

Ещё я сразу увидел, как садятся в Афганистане. По правилам, надо зависнуть над землёй и только после этого сесть. Но если сделать так, то винтами ты поднимешь такую вековую пыль, что долго вообще ничего не увидишь. Поэтому вертолёт плюхнулся на скорости, обгоняя пыль. И это жёлтое облако тут же нас накрыло, пылища от винтов поднялась бешеная… Вблизи картина оказалась ещё страшней: слева-справа не только убитые верблюды, но и люди валяются… Десантники высадились с бортов и пошли собирать трофеи и пленных. Какие-то «духи» от верблюдов побежали — их тут же из автоматов положили…

В Афганистане было то, чего не было потом в Чечне. В Чечне, чтобы открыть огонь, нужно было запрашивать «добро» у ЦБУ (Центр боевого управления. — Ред.). А в Афгане командир экипажа или ведущий пары сам принимал решение на открытие огня. Если по тебе работают с земли или ты видишь, что люди на земле с оружием, то не надо никого запрашивать, а можно стрелять. В Чечне же доходило до абсурда: по тебе стреляют, ты запрашиваешь ЦБУ. А там говорят: «Мы сейчас посмотрим по карте, что это за банда. А потом уже примем решение». Говоришь: «Ведь по мне работают!..». Ответ: «Уходи». И ты с полным боекомплектом уходишь, потому что тебе «земля» работать запретила.

Так что от первого вылета, где я выполнял роль «вывозимого» лётчика, у меня остались очень сильные впечатления. Думаю: «Ничего себе. Это только первый день. А если так будет целый год?..». А так и было, но не целый год, а почти полтора. Правды ради надо сказать, что бывали дни и полегче.

О том, что это действительно война, я окончательно осознал через полтора месяца пребывания в Афганистане. Помню, это было 16 октября 1984 года. У меня на глазах сбили вертолёт. На борту, кроме экипажа, было ещё двенадцать десантников. Я тогда увидел, как вертолёт падает, как он от удара о землю разваливается…

Тогда одновременно летело семь вертолётов МИ-8. Я шёл один, без пары, самым крайним, замыкающим. Обычно крайнего и сбивали. Так что, по всем законам, сбить в этот раз должны были именно меня. Но сбили вертолёт передо мной.

Мы должны были высаживать десант на площадку в Центральном Баглане. Это зелёнка в предгорьях. Место это было самым настоящим бандитским осиным гнездом. По плану, ещё до высадки десанта по площадке должны были отработать «грачи» (штурмовики СУ-25. — Ред.). И только после них МИ-24 должны были подавить то, что осталось после работы СУ-25. А потом уже мы своими МИ-8 должны были высадить десант на обработанную площадку.

Но с самого начала всё пошло наперекосяк. «Грачи» не пришли, потому что не было погоды. Наш комэска принимает решение: идти без штурмовиков СУ-25 под прикрытием только двух пар МИ-24. На одном из них впереди всей группы он должен был идти сам. Пара МИ-24 запускается, и тут даже не у самого комэска, а у его ведомого отказывают генераторы. Ну ладно, твой ведомый не может взлететь, так иди один — мы же не на воздушный бой идём: можно и без ведомого! Тем более, что комэска не один, а с нами. Но он докладывает руководителю полётов: «У моего ведомого отказ авиационной техники, поэтому вся пара остаётся. Группу поведёт Абдиев».

Вторая пара МИ-24 выруливает на полосу и тоже докладывает об отказе. Не помню сейчас, что именно было у них, вроде отказал автопилот. Это несущественная поломка. По инструкции, конечно, они лететь были не должны. Но в реальности с такими отказами, конечно, летали. Без автопилота тяжело, но летать можно. Нужно просто совершать двойные действия органами управления вертолётом. Главное, чтобы работали двигатели, редуктор, гидросистема — и тогда вертолёт управляемый. Без всего остального, по большому счёту, летать можно.

Вторая пара МИ-24 докладывает комэске, который уже перебрался на пункт управления: «У нас отказ техники. Разрешите зарулить?». Он: «Заруливайте». И вторая пара МИ-24 тоже зарулила на стоянку.

Вышло так, что СУ-25 не отработали и МИ-24 — наше прикрытие — остались на аэродроме. Конечно, комэска должен был сказать нам: «Парни, заруливайте тогда и вы на стоянку. Будем устранять неисправности на МИ-24 или ждать погоды, когда СУ-25 смогут подойти. А потом уже пойдём на высадку десанта».

Я не вправе сейчас осуждать действия командира. Знаю одно — без прикрытия мы лететь были не должны. Но командир решил иначе…

Капитан М.И. Абдиев, которого определили старшим, у комэска спрашивает: «Так мы идём без двадцатьчетвёрок?..». Комэска: «Идёте». Абдиев: «Понял. Выполняем контрольное висение, взлёт парами».

Пошла первая пара, вторая, третья, и я один замыкающим. Летели мы на высоте всего несколько сот метров. Подходим к району десантирования. И тут по нам отработали — скорее всего, из стрелкового оружия. Пуска ПЗРК не было, никто его не видел. Впереди меня шла пара Романенко — Ряхин, я за ними в двухстах метрах, крайний. Вижу: у Жени Ряхина из-под вертолёта пошёл жёлтый дым. Он нос опустил и почти сразу въехал в гору. Вместе с экипажем на борту были десантники: замполит роты, один сержант и десять бойцов. И экипаж: командир — капитан Е.В. Ряхин, штурман — капитан А.И. Захаров и борттехник — лейтенант В.М. Островерхов.

Тогда я впервые в жизни видел, как взрывается вертолёт. Он столкнулся с землёй и начал просто рассыпаться, разваливаться на части. Потом яркая огненная вспышка! — это взорвалось топливо. Видно было, как в разные стороны разлетаются люди, части вертолёта… Картина нереальная, кажется, что всё это ты видишь в страшном кино.

Докладываю ведущему: «Четыреста тридцать восьмой упал». Он: «Как упал?!.». Я: «Упал, взорвался…». Ведущий группы мне даёт команду: «Зайди, посмотри, есть ли живые». Я скорость подгасил и начал разворачиваться (к этому времени я уже мимо места падения пролетел). Завис… Картина жуткая: тела изуродованные, на них одежда горит, вертолёт весь разрушенный тоже горит. Я разгоняю скорость и докладываю командиру: место осмотрел, спасать некого, вертолёт взорвался, все погибли.

Слышу по радиостанции, как комэска стальным голосом докладывает старшему начальнику: «Два ноля первый, у меня одна боевая потеря». Тогда все, кто был в воздухе, подумали: «А где же прикрытие, командир…».

Для сравнения надо тут вспомнить, что до этого комэска эскадрильей командовал подполковник Е.Н. Зельняков. Везде сам летал, где надо и где не надо, и за собой эскадрилью таскал. Складывалось впечатление, как будто он смерти себе ищет. Но смерти не нашёл, а стал в Афганистане первым командиром отдельной эскадрильи, который получил звание Героя Советского Союза.