Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

и спустился вниз. Окинул взглядом напряжённо застывших в полутьме ребят.

— Влипли, как муха в варенье, — хрипло вымолвил Игнат Мазур.

— Ужинать! — приказал Гаврилов, и все пошли на камбуз.

И отныне двигались ночью и мечтали о цистерне, которую они оставили на Комсомольской: а вдруг в ней зимнее топливо? Понимали, что если уж в одной цистерне студень, то и в остальных скорей всего то же, но всё-таки надеялись, заставляли себя верить. А вдруг? Хотели было послать Синицыну на «Визе» радиограмму, спросить, потребовать, чтобы ответил по-честному, но Гаврилов запретил. Сказал, что не стоит унижаться, а сам про себя подумал, что отрицательный ответ лишит ребят надежды и кое-кто может пасть духом. Надежда — тоже топливо, без неё не дойдёшь. Не будет удачи на Комсомольской — можно помечтать о цистерне на Востоке-1, там осечка — верь в цистерну на Пионерской. А оттуда до Мирного меньше четырёхсот километров, на святом духе дойдём.

С каждым днём всё холодало, и скоро стало семьдесят градусов ниже нуля.

Очередной бросок начинали так. Растапливали в бочке на костре масло, которое стало твёрдым, как битум, и заливали по шесть — восемь вёдер на тягач. Тут же запускали прогреватель, грели антифриз и масло. Антифриз набирал тепло значительно быстрее, и тогда прогрев прекращали, чтобы антифриз отдал избыток тепла маслу. Потом снова начинали и снова прекращали, и так много раз, пока масло не нагревалось до плюс десяти градусов, а антифриз — до плюс восьмидесяти. Одновременно в бочках грели соляр. Как только масляный насос начинал гнать масло в систему, разжиженный соляр перекачивали в топливный бак и запускали двигатель.

Кончали с одним тягачом, переходили к другому. На всё это уходило четыре-пять часов, а иногда и больше. Однажды так и не смогли запустить двигатели двух машин и сутки простояли.

Медленно, с надрывом, но шли, километр за километром. Останавливались часто: у одного тягача летели пальцы, у другого дюриты, у третьего лопалась серьга прицепного устройства. Поморозились на холоде, на котором ни один человек до сих пор не работал, ни один, потому что даже восточники в такие морозы выходят из дому лишь на двадцать — тридцать минут. Но шли: жизнь можно было сохранить только в движении.

Впереди — флагманская «Харьковчанка» с двумя цистернами на санях, самая большая и мощная машина в Антарктиде. Высоко над ней развевался красный флаг. За рычагами сидел Игнат Мазур, а Борис Маслов «играл в морзянку» — тянул из Мирного тонкую эфирную ниточку.

В штурмане же покамест нужды не было: поезд шёл по колее.

Следом вёл тягач с жилым балком Давид Мазур, за ним с камбузом на борту двигался Василий Сомов. Хозяйничал на камбузе Петя Задирако, помогал ему доктор Алексей Антонов.

Тягач, в кабине которого сидели Валера Никитин и Тошка Жмуркин, называли «неотложкой»: в его кузове был смонтирован кран со стрелой, в ящиках находились всякого рода запчасти — стартёры, генераторы, прокладки, форсунки, подшипники и прочее. На предпоследнем тягаче со вторым жилым балком шёл Лёнька Савостиков, а замыкал поезд Гаврилов, тянувший сани с хозяйственным грузом.

Итого шесть машин и десять человек.

Шли друг за другом, соблюдая дистанцию в десять — пятнадцать метров. Колея была полуметровая, хорошо заметная. В центральных районах Антарктида скупа на осадки, снега выпадает немного, и колею обычно не заносит — к счастью, потому что снег здесь слабой плотности и рыхлый, в нём ничего не стоит завязнуть: первопроходцы, которых Алексей Трешников вёл во Вторую антарктическую экспедицию к Востоку, хлебнули горя на этом участке.

По расчёту, прикидывал Гаврилов, до Комсомольской остаётся километров тридцать. К утру доползём, если ничего не произойдёт. Походы, размышлял он, бывают удачные и неудачные. Лёгких походов Гаврилов не помнил, но удачные случались. Поломки, ремонты, пурга — без этого, конечно, не обходилось, однако шли весело, с улыбкой. А в другой раз всё восставало против тебя: и природа и техника. И поход получался мучительный. «В аварии всегда виноват командир корабля», — вспомнил Гаврилов афоризм своего друга, полярного лётчика Кости Михаленко. Если брать по большому счёту, то Костя, конечно, прав. Виноват командир, в данном случае он, Гаврилов. Виноват во всём! И в том, что вышли так поздно (в разгрузку спать нужно было меньше!), и в том, что солярка загустела (кому на слово поверил? Синицыну!), и в том…

Гаврилов резко затормозил, открыл дверцу и пустил ракету: из-под балка на тягаче Лёньки Савостикова выбивалось пламя.

Пожар

Языки пламени, подгоняемые боковым ветерком, охватили всю левую стенку балка и подбирались к крыше. Несколько походников вгрызались лопатами в снег и бросали в огонь рыхлые комья, а Гаврилов и Сомов, задыхаясь от едкого дыма, откручивали болты, которыми балок был закреплён в кузове тягача.

— Батя, газ взорвётся! — бросая лопату, крикнул Маслов.

— Трос, быстрее! — заорал Гаврилов. — Лёнька, вон из балка!

Из тамбура один за другим вылетели два спальных мешка, вслед за ними выпрыгнул и начал бешено вертеться на снегу Лёнька Савостиков, сбивая огонь с промасленной, заляпанной соляром одежды.

— Трос… Мигом!..

Братья Мазуры дотащили и подцепили к торцу балка тяжёлый танковый трос. В кабине тягача Савостикова уже сидел наготове Тошка, за рычагами гавриловского — Никитин.

— Р-разом! Тягачи рванули в противоположные стороны, и пылающий балок с грохотом рухнул на снег.

— Ложись! — взревел Гаврилов. — Куда?! Назад! — Последнее относилось к Лёньке, который в дымящейся куртке ринулся к опрокинутому набок балку и стал лихорадочно срывать принайтованные к крыше ящики и мешки с продовольствием. Гаврилов подскочил к Лёньке, ухватил его за руку и поволок в сторону.

— Ложись!

Взрыв, бурная вспышка пламени, и ночную темень прорезали тысячи разноцветных звёзд: это взлетел на воздух баллон с пропаном и ящик с ракетами.

— Хорош фейерверк! — вскакивая, сострил Тошка, но Сомов дёрнул его за ногу, и Тошка упал.

Ещё два взрыва, и над головами походников со свистом пролетели куски дерева и осколки разорванной стали.

— Дундук! — зло выдавил Сомов, прижимая Тошкину голову к снегу.

Ещё мгновение, и разнесло последний баллон. Больше взрываться было нечему.

На том месте, где лежал балок, дымилась глубокая чёрная яма. Вокруг неё столпились походники. Из-под укутавших их лица подшлемников вырывались клубы пара. Постояли, отдышались.

— Капельницу, что ли, не погасили? — предположил Игнат.

— Мы с Тошкой уходили из балка последними, — припомнил Никитин. — Погасили, точно.

— Чего натворил? — хрипло спросил Лёньку Сомов. Лёнька понурил голову.

— Не приставай, видишь, переживает, — съязвил Игнат. — Сосунок!

Сжав кулаки, Лёнька, как слепой, пошёл на Игната.

— Давай, давай морды бить! — рявкнул Гаврилов. —