Сезон дождей - Мария Павлович

Это казалось бредом, но он скучал по оставленному эксперту дневнику, ему все время хотелось прикасаться к старым страницам, рассматривать выцветшие чернила, разглядывать рисунки. Особенно портрет Мари. Он, как умалишенный, водил пальцем по черным линиям наброска. С прошлым было не так одиноко.

С трудом попав в замочную скважину, он настойчиво повернул ключ. Дверь распахнулась. На секунду он залюбовался отблесками лунного света в осколках зеркала на темном полу. Он не торопился зажигать свет. Старинный трельяж встретил его немой пустотой, там, где должно было быть его отражение, появилась стена.

Зачем они разбили зеркало? Он обошел квартиру, переступая через обломки мебели и разбросанные вещи. Искали везде, вскрыли полы и сняли картины, сломали, побили, искалечили почти все. Он опустился на колени, приложив ладони к теплым доскам. Сердце не билось. Его дом умер около четырех часов утра.

Они не взяли десять тысяч, лежавшие в конверте в столе, не взяли ни одну из картин, которые так неаккуратно снимали со стен и бросали под ноги, не взяли часы и старинные книги. Они так и не нашли того, что искали, поэтому безжалостно, с садистским удовольствием уничтожили беззащитный дом. Испортили и растерзали сотни фотографий, под ногами валялись обрывки красивых покалеченных лиц.

Небо начало светлеть. Защебетали птицы. Перед уходом Александр вытряс окурки и вымыл пепельницу. Он задумчиво прошелся по комнатам, закрывая окна и задергивая шторы.

Затем он вытащил в коридор собранный чемодан и закрыл за собой дверь.

* * *

Он почти совсем перестал выходить из номера, включал новости без звука, листал журналы, не читая, иногда по вечерам спускался в бар послушать, как играет на рояле посредственная пианистка. Путь назад был отрезан, идти вперед не было сил. Заключение эксперта, лежавшее среди бумаг, свидетельствовало о подлинности рисунков Пикассо. Все настоящее. Портрет, слова, история. Теперь, когда его детская игра затребовала чего-то большего, чем деньги, он засомневался, что готов идти до конца.

Все изменилось, сначала померкло, потом совсем потеряло цвет, а теперь он еле улавливал очертания окружающих предметов. Он ненавидел слово «депрессия», придуманное для бездельников, не способных по-другому смириться с собственным провалом. Заканчивалась энергия, замедлялся темп, приходилось искать способы вновь почувствовать вкус к обычным вещам.

На этот раз все было сложнее. Он уже не мог выйти на улицу и просто пройтись пешком, не мог водить машину, не пользовался телефоном и почти не спал. Еще несколько дней назад он мог смеяться, пить, употреблять таблетки и порошки, говорить об Аль Пачино, злиться. Он точно помнил, что как минимум дважды за последнее время чувствовал себя счастливым. Теперь ничто не пробуждало в нем привычные эмоции. Он бесконечно перебирал в голове фрагменты собственной жизни, воскрешая прошлые события. Как врач, который тыкает иголкой в отнявшиеся ноги пациента: «А здесь, а здесь чувствуете что-нибудь?» — «Ничего, доктор, ничего».

Голос Мадлен показался ему таким же чужим, как и все остальное.

— У тебя виза открыта?

— Есть новости?

— Я нашла Андре Перро. Он ждет тебя у себя дома в Париже.

— Ты говорила с ним? — растерялся он. — Я имею в виду, старик в себе? Сколько ему лет?

Она рассмеялась. Ей было приятно взволновать его, завладеть вниманием, вновь превратиться в необходимость, пусть и ненадолго.

— Алекс, он совершенно здоров, судя по нашей беседе, далек от старческого маразма и обладает прекрасной памятью.

— Он знает что-нибудь об Иване? Дед жив?

— Слушай, мы договорились о встрече, ему есть что тебе рассказать. Я перезвоню. У меня люди в приемной.

— Ты полетишь со мной? — он сам удивился собственному вопросу.

— Ты хочешь, чтобы я полетела?

— Если сможешь…

Она помолчала. Возможно, ждала, что он добавит что-то еще. Слишком много недосказанности.

— Знаешь, я тут недавно вспоминала, как мы сбежали туда вместе в первый раз.

— Я помню, — он устало прикрыл глаза, — твой багаж потерялся. Ты ехала к себе домой на два дня и везла чемодан нарядов.

— Я думала о другом.

Он почувствовал, как тонкий, только что образовавшийся лед под его ногами трескается и он медленно проваливается в ледяную равнодушную воду.

Тяжесть, скопившаяся в груди, тянула его вниз. Он начал жалеть, что позвал Мадлен с собой.

— Ну что, летим завтра? — бодро сказал он.

— Я закажу билеты, — она вздохнула.

* * *

В день отъезда он позвонил Наташе. Она появилась в гостиничном номере на час позже, чем обещала, с остатками булки в руке. Наташа постоянно испытывала голод — в дороге, на съемках, в гостях. В ее сумке валялись фантики от конфет, крошки от кондитерских изделий и огрызки фруктов. Он никогда не понимал, как при столь нездоровом аппетите она оставалась такой худой. Александр посмотрел на часы. Мадлен заедет через сорок минут. Наташа доела булку, опустошила пакет с орешками, и они занялись сексом.

Она пользовалась специфическими духами под названием «Spicy Саке». Резкий мужской запах ванили, красного перца и миндаля. Вероятно, они нравились ей из-за ассоциаций с едой.

Александр не успел принять душ, как снизу позвонили, сообщив о приезде Мадлен. Когда он второпях выбегал из номера, Наташа заказывала салат с тунцом, лежа на его!!! стороне кровати. Александр грустно улыбнулся: еще одна причина, по которой они не могли быть вместе. Он принципиально не менял привычки, они были каменной стеной, надежно отделявшей его от каждодневного безумия. Если начать вытаскивать по кирпичику, все рухнет, и он сойдет с ума. Для него — только правая сторона.

В теплом салоне автомобиля Мадлен подвинулась вглубь, уступая ему место рядом с собой. Водитель взял его сумку и бесшумно захлопнул багажник. Они тронулись в путь. Александр коротко прикоснулся губами к ее гладкой щеке:

— Как дела?

— У тебя новый одеколон? — она поморщилась. — Что-то восточное?

— «Spicy Саке», — он повернул голову, провожая исчезающий пейзаж за окном.

— Очень резкий запах!

— Да, — протянул он, не оборачиваясь. — Нужно всего пару капель.

— Сегодня ты явно переборщил.

— Он быстро выветривается, не переживай.

Он был в Париже десятки раз. В течение года, пока длился их роман, они летали сюда почти каждые выходные. Здесь Мадлен менялась, с нее спадала напряженность, она становилась похожей на иностранку. Он давно утратил охоту к перемене мест, он знал каждый уголок в Европе, проехал всю Латинскую Америку, дважды предпринимал долгосрочные поездки на Восток. Все города казались одинаковыми, их неизменность нагоняла на него тоску.