Фристайл. Сборник повестей - Татьяна Юрьевна Сергеева

— Ишь ты… Что ты вообще знаешь о войне, что тебе всё известно?

Вошла Наташа. Алексей Петрович, покашливая, обернулся к ней.

— Совсем он у тебя аполитичный вырос… Ничего не знает, ничем не интересуется… Одни анекдоты на уме…

— Он не только у меня вырос, папа… Но и у тебя тоже… Откуда тебе знать, что у него на уме? Это тебя никогда не интересовало… — парировала дочь.

— В фильмах о войне ему, оказывается, всё известно… — ворчал Алексей Петрович, не слишком вслушиваясь в её слова.

— Папа, — поморщилась Наташа. — Не придирайся. Ты в первый раз за полгода перед телевизором сидишь, и то по болезни. А Славка в кинотеатрах не одни штаны протёр. А фильмы о войне, и в самом деле бывают разные — и хорошие и плохие…

— Ладно… — Махнул рукой Алексей Петрович и снова закашлялся. — Вас не переспоришь, вы всегда самые умные… Поставь-ка мне банки…

Зоя Васильевна готовила на кухне обед. Славка заглянул, быстро стащил со стола что-то вкусное. Она звонко хлопнула его ложкой по лбу.

— Ба… — Обиженно пропел он. — Я в армию ухожу, не обижай меня…

Зоя Васильевна улыбнулась.

— Отец звонил. Сейчас прибудет.

Славка хлопнул в ладоши.

— Хоть раз в жизни побыть в центре внимания! Все меня любить сразу начали, ходят вокруг, сочувствуют… — Он примолк и вдруг спросил, став совсем серьёзным. — Бабуля, а ты будешь переживать, если меня в Афган отправят?

Зоя Васильевна побледнела, уронила половник, перешагнула через него, схватила внука за плечи и прижала к себе.

— Я бы всё сделала, только бы не было этой бессмысленной бойни… Но как тебя защитить, я не знаю…

Наташа ставила отцу банки. Он лежал на животе, подставив рыхлую спину и, отвернув поневоле голову к стене, сердито выговаривал дочери.

— Работать надо, работать…

— А искусство, по-твоему, не работа? — обиженно возражала Наташа.

— Это у тебя-то искусство? Вертишься, как белка в колесе: три слова на радио, роль без слов на телевидении, «Кушать подано» в театре…

Наташа сдерживала слёзы, эти бесконечные споры людей, не способных понять друг друга, опустошали её.

— Папа, ты ведь занимаешься наукой… Это тоже творчество. Почему ты не хочешь меня понять?

Она загасила горящую палочку и крепко укутала старика пледом.

— Творчество… — Гнусавил в подушку Алексей Петрович. — Наука — это, действительно, творчество. Это нужно всем — и государству, и людям…

— Театр тоже нужен всем, — не сдавалась Наташа, хотя спорить она совершенно не умела.

— Зачем нужен? — Последовал гнусавый вопрос.

— Ну… — Совсем растерялась Наташа. — Просто, чтобы лучше узнать жизнь…

Алексей Петрович хрипло засмеялся, закашлялся…

— Это в театре-то? Сколько раз на твои премьеры ходил, мать заставляла… Три часа в темноте просидишь, а про что речь, так и не поймёшь… Вот я где-нибудь в Чимкенте сутки на вокзале в ожидании поезда проведу, такую жизнь увижу, что твоему Товстоногову и не снилось…

Славка снова заглянул в кухню.

— Ба, разними их… Подерутся…

Зоя Васильевна отложила половник, закрыла крышкой кастрюлю, выключила газ.

— Совсем наш дед болеть не умеет…

Когда она вошла в комнату и встала у порога, Наташа сидела в кресле, обречённо дожидаясь конца процедуры. Алексей Петрович всё ещё лежал, уткнувшись носом в подушку. Банки подпрыгивали на его спине, когда он говорил.

— Я, между прочим, всё это ему сказал… — вдруг ядовито хихикнул он.

— Кому? — Даже привстала с места Наташа.

— Да Товстоногову твоему, Гоге…

Зоя Васильевна всплеснула руками.

— Да где же ты с ним встретился?

— А мы часто встречаемся …В Смольном… Пленум обкома был на той неделе… Рядом сидели… Вот я ему всё и сказал…

— Что «всё»?

— Что он ставит всякую дребедень… Что думал, то и сказал…

Наташа выразительно посмотрела на мать, потом на часы, и, вздохнув, начала снимать банки со спины отца.

— Надеюсь, ты ему не сказал, что ты — мой отец?

— Конференция началась. Мне с докладом надо было выступать. Уже не до тебя было…

Наташа еле сдерживала слёзы.

— Мам, ты на какой спектакль его водила? — Спросила она через плечо.

— «Ханума»… Хотела, чтобы он посмеялся, отдохнул…

— Ну, вот… Надо было в Пушкинский… На «Оптимистическую трагедию»…

Наташа быстро вышла и заперлась в ванной.

— Зачем ты её обижаешь, Алёша? И без того ей не просто живётся…

Алексей Петрович, освобождённый, наконец, от банок, сел на диване.

— Сама себе такую жизнь придумала. Вместе с тобой, между прочим… Могла бы любую профессию выбрать — инженера, доктора… В артистки ей захотелось… — И, останавливая жену, которая хотела что-то возразить, попросил:

— Подиктуй-ка мне этих… писателей, что ли…

Наташа беззвучно плакала в ванной.

Вскоре телевизор был выключен. Алексей Петрович, закутанный женой в плед, старательно писал под её диктовку за круглым обеденным столом.

— Эк-зю-пе-ри… Э-лю-ар…

Зазвенел звонок. Славка бросился в прихожую, распахнул дверь. Вошёл Дмитрий Павлович.

— Ты чего? — Засмеялся он, увидев разочарованную физиономию парня. — Девочку ждал?

— Отца. Должен приехать.

— Как дед?

— Всех «низводит»… Как Карлсон «домомучительницу». Спасайте.

Дмитрий Павлович снял пальто, прошёл в гостиную. Алексей Петрович сосредоточенно записывал.

— Мане, Моне, Дега, Лотрек… Латрек или Лотрек?

— Принести альбомы?

— Не надо. Не хочу ничем лишним забивать себе мозги. Мне бы только писателей с художниками не перепутать, как в Голландии… Хорошо, что наш посол тогда меня своим телом закрыл… Пусть этот список в кармане лежит, подсмотрю, коли нужда будет…

— Ты что, во Францию собираешься? — Вошёл в комнату Дмитрий Павлович. — Здравствуй, Зоя…

Поцеловав Зою Васильевну в щёку, он профессиональным беглым взглядом окинул друга, коснулся тыльной стороной ладони его лба.

— Франция потом. Сначала мне надо в Среднюю Азию слетать, оттуда — на Дальний Восток… Вот тебе профессиональная задача — поставить меня на ноги за три дня…

— Это как получится…

— У меня билет на пятницу…

— Я его не пускаю, да он разве послушается… Везде незаменимый…

— Надо мне туда, понимаете? Я из тридцати пяти лет, что институтом руковожу, пять лет в Коканде провёл — завод строил… И теперь должен посмотреть, как он жить начнёт. И на Дальний Восток самому надо слетать, там наш филиал совсем захирел, кроме меня никто не решит, закрывать его или нет… Такие дела… Но даю вам всем слово- это прощальная гастроль… Вот юбилей отметим — и всё…

— Дима, ты пока этого гастролёра посмотришь, я на стол собирать буду. Наташа, ты где там?

Опять кто-то позвонил в дверь. На этот раз это был, действительно, Славкин отец.

— Я не опоздал? — Похлопал он сына по плечу. — А то, думаю, маршируешь уже где-нибудь с песней… У тебя в детстве самая любимая была: