Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста - Татьяна Юрьевна Сергеева

Татьяна Сергеева

Граф Карбури — шевалье. Приключения авантюриста

Эта старинная история началась прекрасным днём лета 1766 года. Тот день был такой прекрасный, что, казалось, весь город сиял улыбкой под высоким солнцем, грелся под ним и мурлыкал весёлую добрую песню. А солнце, солнце вовсе забыло, где оно светит так долго и ярко, словно не над пасмурной северной столицей, а где-нибудь над далёкой загадочной Грецией обнимало оно влажным теплом берега какого-нибудь острова Кефалония…

И в это самое время через наплавной мост с Васильевского острова к Адмиралтейству направлялся молодой человек. Был он строен, ловок и красив, только удлинённый нос да большие чёрные глаза выдавали в нём иноземца. Но в те далёкие времена иноземцев в Петербурге было видимо-невидимо, и потому внимания к себе он совершенно не привлекал. С собой у него был только один увесистый саквояж, который он иногда перекидывал из одной уставшей руки в другую. По одежде его трудно было определить, к какому сословию принадлежал её владелец. Сукно кафтана было недёшево, но парик поседел от старости, и башмаки давно не чистились от пыли. Судя по всему, это был какой-то приезжий: он удивлённо и радостно оглядывался по сторонам, незамеченный мужиком, перевозившим кирпич, заскочил в его телегу, и часть пути по мосту проехал прямо за его спиной. Затем иноземец долго шёл красивыми прямыми улицами, с восторгом рассматривал сияющие купола церквей, богатые дворцы и фасады новых трёхэтажных домов. Постоял недолго подле гранитчиков, трудившихся над Невскими набережными, и направился прямиком через Царицын луг…

— Пади, пади, берегись!

И молодой иноземец едва успел отскочить в сторону. Мимо него торжественным цугом проехала дорогая расписная карета. Верховые, сопровождавшие её, «вершники» на передних парах лошадей и лакеи на запятках — все были в ливреях, обшитых золотом по всем швам. Молодой человек успел хорошо разглядеть холёное лицо вельможи за раскрытыми занавесками. Вельможа этот только слегка скользнул рассеянным взглядом по его лицу и тут же вновь углубился в свои мысли. Карета проследовала ко дворцу на берегу Невы подле Летнего сада и остановилась. Слуги выскочили из дома навстречу своему господину. Вельможу сопроводили до дверей, и все исчезли вместе с хозяином, только кучер, задержался, поправляя в карете сбившийся бархатный ножной коврик.

Молодой человек подошёл к нему.

— Скажи мне, любезный, как имя твоего хозяина?

По-русски говорил он прескверно, в короткую фразу успел ввернуть несколько французских слов, но кого в те времена можно было удивить дурной русской речью? А кучер, изрядно поднаторевший на подобной абракадабре среди гостей и родственников своего хозяина, только пожал плечами.

— Ну, сразу видать — Вы не здешний, сударь… Барин мой после императрицы, можно сказать, один из первых будет… Звать его Иван Иваныч Бецкой…

— Что он богат и знатен, то я и без тебя вижу. — Продолжал иноземец. — А можешь ты мне сказать, чем он при дворе царском ведает? За что перед императрицей отвечает?

Кучеру эти расспросы не понравились, тем паче, что имел он на этот счёт строгие предупреждения.

— Чего ты пристал, сударь, как слепой к тесту? Шёл бы своей дорогой… В дела барские мы не лезем, наше дело — сторона… Отвёзём, куды барин велит, и домой чин-чином доставим…

— А куда барин ехать велит? — не дрогнул парень.

— Да на кудыкины горы, вот привязался, Господи прости,… Где мы за день только не бываем — и во Дворце, и в Конторе строений, и в Институте благородных девиц, что в Смольном монастыре сейчас, и в Воспитательном доме, и в Академии Художеств на Васильевском… Про Царское село и не говорю… Да мало ли дел у нашего благодетеля, всего не перечислишь… А ты ступай, ступай, а то ненароком Фёдор-дворник выйдет, тот без всякого разговору — зашибёт и всё…

И хотя такая перспектива мало привлекала молодого иноземца, он всё-таки успел ещё спросить мужика, где найти ближайший французский пансион, и быстро зашагал в указанную сторону, вполне удовлетворённый рассказом кучера.

Как и положено в природе, весёлое и быстрое лето сменила унылая и затяжная осень. Короткие пасмурные дни становились всё тоскливее. Беспрестанно моросил холодный Петербургский дождь, в домах рано зажигались свечи, а фонарщики на улицах начинали суетиться сразу после обеда. Но жизнь в северной столице била ключом даже в самые ненастные дни. В этом городе всё было молодым — сам Петербург, его жители, императрица…

Но наступал вечер, и в столице заканчивался присутственный день. Постепенно затихала жизнь и возле Почтамта: уходил на Москву последний почтовый дилижанс, и только несколько ямских троек оставались у подъезда… Один за другим покидали присутствие почтовые чиновники. За ними перлюстраторы, копиисты и архивариусы из самого «Чёрного кабинета», поёживаясь, ныряли с крыльца прямо в хлюпающую под ногами осеннюю грязь.

Только один чиновник частенько задерживался на своём месте за длинным конторским столом, на котором возвышалась тяжёлая стопка дипломатических писем — последнюю почту приносили поздно.

Вот и сегодня ему пришлось остаться: во-первых, оставалось много неразобранных писем, а во-вторых — поступило распоряжение ожидать позднего гостя, частенько посещавшего «Чёрный кабинет», — самого Ивана Иваныча Бецкого, доверенным лицом которого он считался с очень давних пор…

Перекрестившись, чиновник взял в руки очередное письмо и приступил к священнодействию. Опытными тренированными пальцами он аккуратно сломал сургучную печать и специальным костяным ножом вскрыл конверт. Почти не раздвигая его, он вытащил тонкие листки письма и разложил на столе. Мерцающее пламя свечи плохо освещало написанное, чиновник встал и зажёг ещё одну. Потом внимательно прочитал письмо, придвинул к себе чистый лист бумаги и принялся переписывать чужое послание, тщательно сверяя с оригиналом каждое слово. Закончив писать, он точным движением факира вложил письмо обратно в конверт и очень долго выбирал среди множества разных печатей на полке в глубине комнаты ту единственную, которая была нужна. Здесь же в углу жарко топилась печь, на ней в специальной плошке плавился сургуч, распространяя по всей конторе свой вязкий горьковатый запах. Теперь оставалось только капнуть этой коричневой смолы на конверт и приложить печать. С первым письмом было покончено.

Чиновник протянул было руку за следующим, но вдруг требовательно и звонко зазвонил колокольчик. Он засуетился, схватил свечу, и толкнул плечом дверцу одного из больших шкафов, стоявших вдоль стен. Шкаф оказался вовсе не шкафом, а потайной дверцей, которая легко и беззвучно открылась.

Вернулся он скоро, высоко держа перед собой ярко горящую свечу. За ним шёл