Другая жизнь - Лайонел Шрайвер

– Недалеко от побережья Занзибара, – ответил Джексон. – Славится тем, что там выращивают гвоздику. По всему острову стоит запах этой пряности. По крайней мере, так говорил мне Шеп. Так и вижу его покачивающимся в гамаке, со стаканом виски в одной руке и куском тыквенного пирога в другой.

– А я готова поспорить, что он уедет, – подала голос Флика. – Если он сказал, значит, так и сделает. Шеп никогда не лжет.

Ее, шестнадцатилетнюю, часто принимали за младшую сестру, которой было одиннадцать; откровенно говоря, следовало рассчитывать ее возраст как возраст животного относительно человеческого, и это означало бы, что ей скоро стукнет сто три. Сейчас, являясь свидетелем вечного противостояния, Флика, и это очевидно, мысленно была очень далеко отсюда.

Джексон взъерошил ее светлые волосы. В детстве они всегда стригли их коротко, чтобы они не были постоянно перепачканы рвотными массами, но после операции фундопликации ее может стошнить только чем-то твердым, поэтому Флика решила отрастить волосы.

– Вот уж неверующая!

– А что он там будет делать? – не отступала Кэрол. – Модернизированные фонтаны для стран третьего мира? Шеп не такой человек, чтобы валяться в гамаке без дела.

– Не обязательно фонтаны. Он может рыть колодцы. Шеп привык приносить пользу. С этим ничего не поделаешь. Доведись мне жить в грязной полуразвалившейся хибаре, я бы хотел иметь такого соседа.

– Флика, немедленно отойди от плиты!

– Я вовсе не рядом с плитой, – ответила Флика, сохраняя свой обычный невозмутимый вид. Она всегда говорила в нос, словно у нее были проблемы с аденоидами, и казалась пьяной, как Стефан Хокинг после бутылки «Уайлд Терки». Голос всегда звучал грубо, это стало чертой ее характера. Джексон обожал ее за это. Она отказывалась играть роль задорного, жизнелюбивого ребенка-инвалида, поражающего окружающих мужеством и отвагой.

– Порежешься! – сказала Кэрол, вырывая нож из рук Флики, и швырнула его на столешницу.

Флика, пошатываясь, вернулась к столу той походкой, которую обычно называют неуклюжей, но Джексон считал, что в ней есть необъяснимая грация: туловище слегка покачивалось из стороны в сторону, руки чуть разведены, помогая держать равновесие, шажки мелкие, с пятки на носок, словно она шла по канату.

– Ты что думаешь, – произнесла она, – я покрошу пальцы в салат, приняв их за морковку?

– Не смешно, – сказала Кэрол.

Да, это не смешно. Когда Флике было девять, она решила помочь приготовить салат из свежих овощей, и Джексон просто чудом заметил, что капуста меняет цвет – с зеленого на красный – и обратил внимание, что у дочери на указательном пальце нет одной фаланги. В больнице ее пришили, но с тех пор они никогда не ели салат из капусты. Возможно, это и не плохо, что твой ребенок нечувствителен к боли настолько, что способен отрезать себе кусок пальца даже без местной анестезии, но, когда Джексон рассказал об этом коллегам, их лица побелели. Он постарался объяснить, что такие дети могут сломать ногу и заметить открытый перелом лишь через некоторое время, поняв, что им что-то мешает бегать. Для Флики ушибы и кровоточащие раны были лишь досадной неприятностью, наподобие прорвавшегося случайно пакета с рисом или скользкого пола.

– Никогда не понимала, почему ты так хочешь, чтобы Шеп уехал из страны? – продолжала Кэрол. – Он же твой лучший друг. Не будешь по нему скучать?

– Конечно, малыш. Буду скучать по этому сукиному сыну. Джексон взял еще пива и подумал, что он точно не будет

скучать по сомнениям Шепа относительно фирмы. (Про себя он до сих пор называл ее «Нак на все руки», каким бы нелепым и безвкусным оно ни было, но за годы накрепко засело в мозгу.) Скорее всего, следовало подождать, пока Шеп сядет в самолет, но он не смог сдержаться сегодня днем после ланча, когда веб-дизайнер сделал несколько ехидных замечаний. Джексон с огромным внутренним удовлетворением сообщил, что Шеп уже купил билет, лузер, и с этого дня ему больше не надо приходить в этот ненавистный офис. К счастью, это заставило кретина замолчать. Несмотря на то что он не обсуждал это с Кэрол, у него возникла идея, что они могли бы навестить Шепа, когда тот устроится на новом месте. Хотя он сам себе не признавался, что имеет весьма смутное представление о том, как повезет всю семью в Пембу. Конечно, Кэрол сейчас даже думать об этом не захочет, но он уверен, что настанет момент, когда всем станет ясно, что перемена места просто необходима.

– Хоть кому-то удастся выбраться отсюда и добиться чего-то лучшего, верно? – сказал он, делая внушительный глоток пива, и вытянул ноги. – Господи, пусть хоть эмигранты получат эту возможность. Так и вижу, как все коренное население этой огромной страны собирает вещи, закрывает за собой дверь и массово выбрасывает ключи. Затем все разбредаются по заброшенным деревням в Мозамбике и Канкуне и селятся в пустующих домах местных жителей, которые как раз в тот момент моют туалеты где-нибудь в Кливленде. Если им так хочется здесь жить, пусть живут, черт возьми. Они могут работать как проклятые и отдавать половину зарплаты правительству, которое иногда будет ремонтировать для них тротуары, если повезет, и тратить их деньги на вторжение в другие страны с такой легкостью, словно это их собственные доходы. Их жилье с двумя спальнями будет стоить больше, чем они могут заработать за всю жизнь, их дети не будут уметь считать, но будут профи по части «собственного достоинства»…

– Джексон, не начинай.

– Я и не начинаю. Я только сказал…

– Я не хочу, чтобы Флика волновалась.

– Ты из-за меня волнуешься, Флик?

– А ты не начинай говорить о налогах, иждивенцах и своих Сатрапах и Слюнтяицах, – прогудела Флика. – О том, что миром завладели азиаты. Что никто в этой стране не производит ничего, что не сломалось бы после первого же использования. О том, что они развращают наших детей. Тогда я волнуюсь, да.

Эта девочка выглядела десятилетней, а рассуждала как вполне взрослая, если не сказать, пожилая женщина, но следует признать, что Флика всегда была умненькой – «человек широких возможностей», эту фразу Джексон почему-то всегда воспринимал как оскорбление. Не совсем честно по отношению к Кэрол, на которую легла основная масса забот о девочке, но Флика оставалась папиной дочкой. Она всегда была бледным, худеньким ребенком с плохими волосами, воспаленными прыщами и – он никогда не слышал о таком до вынесения врачами вердикта – синдромом семейной вегетативной дисфункции. Он был сорокачетырехлетний, крепкий молодой мужчина, с баскскими корнями, но их эмоциональное состояние было весьма схожим, его можно было охарактеризовать одним словом: отвращение.

– Когда будешь повторять эту ерунду о том, «что миром завладели азиаты», не забудь добавить, что папа говорит: они это заслужили, – проворчал Джексон; окажись рядом кто-то, способный расшифровать ее нечленораздельную речь, содержащую столь смелые расистские выпады, у Флики, а особенно у ее отца могли бы возникнуть крупные неприятности. – Китайцы, корейцы – они упорно трудятся, игнорируя при этом советы стариков учителей прежде выучить таблицу умножения, учить до тех пор, пока она не засядет у них в кишках. Они истинные американцы и оккупировали все наши лучшие университеты не по обмену, а заслугам.