Я не один такой один - Лилия Ким

Сначала я жила не задумываясь. Находилась в полной уверенности, что вся эта мутота однажды закончится и начнется настоящая жизнь, где все будет хорошо и правильно. Рядом со мной окажутся любящие и любимые люди, я сама стану похожа на менеджеров из рекламы — сияющих и счастливых, как поросята, от своей любимой работы, займусь фитнессом, и мне будет вечно «как будто двадцать». То есть выглядеть буду на двадцать, а понимать мир сообразно биологическому возрасту.

Веришь в это, веришь, изо всех сил стараешься поддержать свою веру, покупая деловые журналы и с умным видом читая статьи по своей профессии. Читаешь биографии известных людей, которые бились-бились и чего-то добились. Ведешь беседы с друзьями, намечая пунктиром себе этапы — машина-квартира-дача. С тихой потаенной завистью слушаешь тех, кто по этому этапу уже идет.

Шаг первый: тревога.

Однажды раздается первый звоночек. Появляется смутное чувство тревоги — а что, если вот эта убогая снятая квартирка, временная, «для денег», работа, непонятные, балансирующие на грани разрыва отношения людей, которым вместе скучно, а врозь страшно, — и есть твоя настоящая жизнь?

Шаг второй: отрицание.

Сначала начинаешь отбрыкиваться от этого. Рыться в строительных журналах, лихорадочно строя планы приобретения собственного жилья. Как полоумный пожираешь статьи про ипотечные кредиты, долевое строительство, изучаешь «аналитику вторичного рынка». Начинаешь рисовать и даже строить в «экселе» заведомо бессмысленные таблички — сколько тебе надо накопить, сколько отложить, какой минимум оставлять на жизнь. Попутно устраиваешь романтические вечера и пишешь стихи обалдевшему от неожиданности партнеру. Лежишь с ним в постели, прижимаясь, как замерзающая собака к крышке канализационного люка, под которой есть теплый пар. Куришь, лежа на спине и выдыхая дым в потолок, совсем как герои мелодрам… И пытаешься убедить себя или по крайней мере не дать себе сомневаться в том, что вот твоя жизнь, и есть у нее будущее. Есть! Есть! Есть…

А потом — бах, и не получается.

Шаг третий: осознание.

Некоторое время ты стараешься не замечать свершившегося. Да, сраная квартира, сраная работа без всяких перспектив, трудовой тупик, отношений этих больше не хочется, а хочется совсем других, но этих самых «других» таким неудачникам, как ты, не полагается. Чтоб тебя любили, надо быть достойным любви. А ты достоин? Ну так что, если честно?

Шаг четвертый: растерянность.

В груди появляется боль. Не физическая. Просто тяжесть, когда хочется вдохнуть полной грудью, но никак не получается.

Ты слоняешься по улицам без цели и средств. Подолгу сидишь в кафе над чашкой остывшего кофе, потягивая сигарету. Смотришь на людей и пытаешься понять, почему они живут, а ты не можешь? Почему тебе никак не начать?

Ты не можешь уснуть. Крутишься в кровати, которая ночь от ночи становится все более неудобной. Ненавидишь свою подушку. Утром тебе ломит шею и плечи. Ты сидишь перед телевизором и пьешь вечерами, потому что пока не выпьешь — не уснешь.

Шаг пятый: отчаяние.

Наступает странное пограничное состояние — ты не можешь быть с людьми, но не можешь и без людей. Ты все больше отдаляешься от своих старых знакомых, школьных друзей. Потому что у них в отличие от тебя все ладится. Вернее, они тоже неудачники, у них дурацкое жилье и дурацкая работа, но они почему-то счастливы тем, что имеют. Это бесит. Откуда в них столько уверенности? Почему они ни в чем не сомневаются, просто делают, что должны делать, и все? Родители не в счет, потому что от них ты отдалился давным-давно. Новые знакомые появляются каждый день, как бабочки-однодневки, чтоб исчезнуть навсегда в течение этих же суток.

Бродишь по улицам и торговым центрам. Рассматриваешь лица. В этот момент у тебя могут появиться странные друзья — наркоманы, проститутки, бомжи. Неудачники, дошедшие до точки.

И вот однажды утром, просыпаясь, ты видишь свою загаженную конурку в лучах яркого, пробивающегося сквозь шторы солнца. Вспоминаешь, что ты делал вчера… И тебе становится мерзко. До такой степени мерзко, что отдал бы жизнь, лишь бы ничего этого не было.

Шаг шестой: безысходность.

Ты сидишь на краю кровати, обхватив голову руками, и не можешь пошевелиться от тяжести навалившегося осознания — ВОТ ЭТО И ЕСТЬ ТВОЯ ЖИЗНЬ.

Она не станет другой, потому что у такого, как ты, другой жизни быть не может. Таким, как ты, другой жизни не полагается, потому что нет в тебе чего-то такого, что есть в людях, живущих той, другой жизнью. От этого чувства хочется выть и плакать, но ты уже не можешь, потому что все слезы уже выплаканы и вся обида уже выговорена случайным знакомым — вместе с надеждой. С тобой остается только горькое, саднящее чувство безысходности. Невозможности что-либо изменить.

Наваливается усталость. Такая усталость, какой ты не знал никогда в жизни. Когда все, на что тебя хватает, — это лежать, глядя в потолок, и репетировать собственную смерть. Страха нет. Кроме усталости ничего нет. Смерть видится абсолютным благом. Избавлением от страданий. В жопу все.

Примерно в таком состоянии я встретила Сергея. Вцепилась в него, как в спасательный круг. Мне нравилась его здоровая злость, его жажда побеждать, его насмешливое, надменное отношение к людям. Спортивный азарт в желании скормить пиплу что-нибудь вроде «твои глаза напротив, оуо, ты не против, оуо, этой ночью сделать так — е! е! е!» По мнению Сергея, скормить пиплу что-нибудь другое дорого, трудно, а главное — незачем, потому что у людей комплексы начинаются от всего, что превосходит их уровень индивидуального развития.

Мы познакомились в клубе, на тусовке для своих, которую устраивала звукозаписывающая компания, с которой Сергей работал тогда. Меня туда занесло случайно вместе с журналисткой, которая собиралась «адаптировать» некое американское фэн-шуй-руководство о том, как расставлять мебель в доме. «Адаптировать» — значит перевести, насытить фразочками типа «в правильно стоящем шифоньере никогда не заведется моль, зато заведутся любовники, спрятанные от мужей», и с чистой совестью выпустить эту «адаптацию» под своей фамилией без всякой ссылки на права настоящего автора. Если вам будут говорить, что американская литература тупая — не верьте. По-настоящему тупой она становится только после адаптирования.

Сергею только-только исполнилось тридцать. А он до сих пор был на подхвате. Во всем его существе сквозила отчаянная злость нападающего хоккейной команды, что продувает «четыре-ноль» в последнем периоде. Быстрый взгляд исподлобья, лихорадочный блеск в глазах. Дерганые, быстрые движения. Торопливая речь. Он был похож на свернутую пружину, что вот-вот выстрелит, и от этого решающего выстрела будет зависеть все. Его задвинули работать с «электронщиками», находить талантливых музыкантов, способных делать электронные подложки, обработки, интересное оригинальное звучание. А Сергей взялся делать из них сольный проект. Ему отказывали, ему говорили, что это не пойдет, сами будущие звезды брыкались как могли. Но Сергей стиснул зубы, сжался в комок и продолжал пробивать свою тему. По этой причине он оказался на одной вечеринке со мной. Ждал одного из менеджеров компании звукозаписи, чтобы сунуть ему диск.