Моя любой ценой - Кира Шарм

   Может, тот, кто сказал Ивану про этого таинственного Кобру – просто-напросто соврал? Может, у этих бандитов вражда какая-то и он просто решил ему слегка подгадить, вырвав чуть ли не из самого горла лакомый кусок в моем лице?

   Или этот их главный срочно отбыл по каким-то неотложным делам? Мало ли дел у бандитов в новогоднюю ночь, когда никто не ожидает нападений и еще чего-нибудь пострашнее! Вполне мог куда-нибудь уехать, или напиться до смерти и валяться где-то сейчас почти у меня под ногами!

   От этих мыслей сердце начинает по-настоящему трепетать.  А когда я понимаю, что холод, от которого я вся уже покрылась мурашками вовсе не от того, что меня морозит от страха, а на самом деле в этой комнате открыто настежь окно, то и вовсе дергается как птица, готовая вылететь из клетки, из которой уже почти и не видела выхода!

Иван запер за мной дверь, я отчетливо различила щелчок замка за спиной, - лихорадочно крутятся в голове соображения.

   Высота?

   Да, Боже мой, какая разница! Плевать! Тем более, что внизу очень высокие сугробы!

   Задыхаясь, резко рванулась к окну, чувствуя, как безумно колотится сердце.

   Свобода!

   Пусть мороз, пусть все, что угодно, со всем справлюсь, только бы выбраться отсюда!

   - Куда? – хрипло рявкает резкий голос прямо в ухо, как только я  оказываюсь у распахнутого окна.

А    шею сдавливает стальная рука. До темных вспышек перед глазами…

Откуда он взялся? Откуда?

Бешено забилось в висках, пока я обливалась липким потом ужаса, чувствуя, как ноги становятся ватными, как тело начинает подрагивать от этого мощного захвата.

Он развернул меня к себе, прожигая злым тягучим взглядом, и даже уже сорвавшийся из горла  хрип, так и застыл внутри.

Тот, кто оказался рядом со мной, был поистине ужасен.

Огромное лицо, все исполосованное шрамами,  настолько, что даже места живого на нем нет.

Бугрящиеся мышцы на голой груди, вздувающиеся, переливающиеся, как расплавленная сталь под натянутой кожей.

Но самое страшное – это его глаза.

Черные , узкие, пронзительно холодные, ледяные. Режут, будто ножом, заставляя замереть и похолодеть все внутри. Тот холод, что исходит от раскрытого окна – мелочь по сравнению с этим полосующим, будто ножом, льдом. Он словно впился в меня , прокручивая всю насквозь, до внутренностей пробирая, а я…

   Я перед ним, как кролик перед удавом или как живое существо, что заглянуло в глаза Василиску. Холодею от ужаса и дрожу мелкой дрожью, забывая обо всем на свете.

  Только одно остается во мне, охватывает, пробирает насквозь – нечеловеческий, леденящий ужас. Словно попала в логово настоящего монстра, чудовища – в этом лице, в этих глазах нет совсем ничего человеческого.

   И ведь как я не почувствовала его присутствия в этой комнате, когда меня сюда втолкнули? Даже дыхания, и того слышно не было! А как он оказался рядом со мной, совершенно бесшумно, кажется, в один прыжок? Нет, это точно кто угодно, но только не человек!

   Держит меня за горло, глазами своими жуткими пронзает, а я теряю последние остатки воли…

   Теперь становится понятно, почему тот амбал говорил, что после него от меня ничего не останется этим, остальным, на потеху… Чувство такое, будто он одними глазами этими уничтожить, сожрать, даже убить готов!

   – Поиграть решила? – рычит сталью то, что лишь отдаленно напоминает человеческую речь. – Против меня не играют, птичка! Только если со мной и в мои игры! И будь уверена, - по моей щеке начинает ползти его палец, обжигая одним касанием, спускаясь вниз, ложась на губы, придавливая их… – Наша с тобой игра будет этой ночью долгой…

   Пальцы надавливают на губы еще сильнее, с нажимом, от которого хочется вскрикнуть, водят по губам.

   – Дрожат коленки, - вдруг оскаливается он, и я вижу, как лед в его глазах начинает полыхать предвкушающим огнем. 

   Мне на шею ложится опаляющее ускоренное дыхание.  

Боже! Чем больше ужаса во мне, тем больше его это возбуждает!

   Это не просто один из бандитов, что решили позабавиться с девушками! Это самый настоящий монстр! Которому нужно, чтобы его боялись! Он как будто насыщается моим страхом, страшным ужасом, что обрушивается на меня все новыми и новыми волнами!

   – Дрожат, - даже глаза чуть прикрывает, кривя губы в подобии улыбки. Такой жуткой, что хочется перекреститься.

   – Вся этой ночью дрожать будешь, - наклоняется ко мне так близко, что я даже начинаю ощущать кожей его рваные шрамы, уродующие тело. – А может, и не только этой ночью. Может, я тебя себе надольше оставлю…   Если от тебя что-то останется, конечно.

И снова эта отвратительная усмешка, в которой гораздо больше страшного, чем в похотливых взглядах тех, кого я еще пару минут назад считала ужасными! О, нет! Да они самые настоящие котята по сравнению с этим монстром!

   – Не дергайся. Не люблю, когда вы дергаетесь.

   Монстр отпускает мою шею, сжав ее напоследок так сильно, что я почти падаю на пол, начиная судорожно задыхаться.

   Подхватывает меня за талию, прижимая к себе.

   Ноздри раздуваются, толстые вены, оплетающие руки напряглись так, что выглядят пульсирующими канатами, а в меня впирается огромный бугор, кажущийся по-настоящему стальным.

   И дернулась бы, и заорала бы, наверное, в ужасе, да только не могу!

   Руки повисли, как плети, даже пальцами не пошевелить, горло саднит, но даже всхлипа не вылетает из онемевших губ. Вся заледенела, как будто мне анестезию вкололи в невероятной дозе. Кожа, и та, кажется, омертвела.

   – Мы будем играть с тобой долго, - ухмыляется, подхватывая мою руку и заставляя сжать его огромный член через штаны. Такой огромный, что моя ладонь не обхватывает его и наполовину. – Ты покорная, - снова возвращается у моему лицу, проводит ногтем по щеке вниз, до шеи, а после опускается в глубокий вырез платья.

   – И молчаливая. Все, как я люблю.

  О, боги! Рядом с таким все наверняка становятся покорными и молчаливыми, потому что их просто заклинивает от страха! Сильно сомневаюсь, чтобы кто-то хоть раз попытался с ним поспорить или сопротивляться! Да и бесполезно, даже если бы этот его взгляд так бы безумно не подавлял! Это же одна сплошная груда мышц, стихийная мощь и сила! Тут же дернешься, и тебя тут же размажет всмятку!

   – Но обещаю, - его рука снова оказывается на моем горле. – Этой ночью ты будешь кричать, как никогда. Ни под одним мужиком так не кричала.

   И снова его глаза вспыхивают таким пламенем, что у меня почему-то не остается сомнений. Если женщины с ним и кричат, то точно не от удовольствия. И садистское предвкушение в глазах наводит на мысли вовсе не о сексе, не о его похотливом удовлетворении, а о чем-то извращенном, жестоком, жутком!