Буря перед бурей. История падения Римской республики - Майк Дункан

Но Сципион Эмилиан, стоя и взирая на горевший Карфаген, размышлял о судьбе города, когда-то такого могущественного. Переполняемый чувствами, он заплакал. Друг и наставник Полибий подошел к нему и спросил, что его так опечалило – разве может человек рассчитывать на более блестящий результат? На что Эмилиан ответил: «Славный момент, Полибий; но меня терзает ужасное предчувствие, что когда-нибудь такой же приговор судьба вынесет и моей стране»[10]. Затем, в соответствии с римской традицией, процитировал строку из Гомера: «Придет день, когда священная Троя погибнет, а Приама и его народ убьют»[11]. Эмилиан знал, что на свете нет могущества, способного длиться вечно, что все империи обязаны пасть и что смертные не в состоянии что-либо с этим поделать.

Тиберий Семпроний Гракх смотрел на полыхавший Карфаген. В 146 г. до н. э., еще юношей, он принял участие в своей первой кампании, служа под началом прославленного военачальника Сципиона Эмилиана, – для потомка знатного рода командировка вполне типичная. А Гракхи действительно были знатным родом. После того, как прадед Тиберия первым возвысился до благородного сословия, семья постоянно повышала свой статус. Выше всего удалось подняться отцу Тиберия, которого Ливий называл «самым способным и энергичным молодым человеком того времени, далеко оставившим позади остальных»[13]. За свою легендарную карьеру Гракх Старший дважды избирался консулом и удостоился двух триумфов. Хотя отец умер, когда Тиберию было всего десять лет, мальчик был прекрасно осведомлен о его подвигах и знал, что ему предстоит многое сделать, чтобы быть его достойным.

Корнелия, мать Тиберия, была одной из самых почтенных матрон в римской истории. Как дочь Сципиона Африканского, она обладала огромным влиянием в разросшемся семействе Сципионов. После смерти в 154 г. до н. э. ее мужа, Гракха Старшего, Корнелия видимо твердо решила больше не выходить замуж, – даже отклонила предложение, сделанное ей египетским царем, – вместо этого посвятила себя Тиберию и второму сыну Гаю. Она содействовала их образованию и нанимала признанных греческих наставников, чтобы познакомить мальчиков с самыми передовыми теориями того времени. В одной сомнительной, но впечатляющей истории богатая и знатная женщина как-то продемонстрировала Корнелии гарнитур из прекрасных драгоценностей. Та же в ответ показала на Тиберия с его младшим братом Гаем и сказала: «А это мои драгоценности»[14].

Достигнув совершеннолетия, Тиберий, своим достоинством и умом, внушал восхищение. Он обладал «блестящим интеллектом, честными намерениями и… высшими добродетелями, на которые только способен человек благодаря природе и тренировкам»[15]. Тиберий, великодушный человек и красноречивый оратор, двигался по правильному пути, чтобы соответствовать высоким стандартам, заданным его отцом, и стать лидером своего времени.

Чтобы все семейное достояние оставалось под одной крышей, Корнелия устроила брак своей дочери Семпронии с приемным племянником Эмилианом – хотя лично ей тот не нравился. Корнелия считала его слишком надменным и сомневалась, что он заслуживает чести возглавлять семью. По сути, она прилагала значительные усилия над тем, чтобы помешать Эмилиану затмить собой ее сокровища. Корнелия играла на амбициях сыновей, напоминая, что римляне зовут ее приемной матерью Эмилиана, но пока еще не матерью Гракхов.

Несмотря на всю эту семейную драму, Эмилиану пришлось взять сводного брата Тиберия в Африку на осаду Карфагена. Там юноша познал основы воинской жизни. По всем свидетельствам, в качестве солдата он зарекомендовал себя хорошо, заслужил уважение мужчин и даже получил желанную награду за то, что первым взобрался на вражескую стену. Когда Карфаген в 146 г. до н. э. пал, Тиберий Гракх оказался на месте событий, чтобы посмотреть, как он горит.

Когда сын вернулся из Северной Африки, Корнелия с помощью ловких маневров женила его на дочери Аппия Клавдия Пульхра. Новоявленный тесть Тиберия принадлежал к одной из самых знатных в республике патрицианских семей и недавно был назначен princeps senatus, т. е. сенатским принцепсом, заняв престижную должность, дававшую ему возможность возглавить список сенаторов и право первого слова в ходе любых дебатов. Но без проблем брак не обошелся: Клавдий был яростным противником Сципиона Эмилиана и Тиберий теперь оказался меж двух огней. Но надо сказать, что в свои двадцать с небольшим лет он уже занимал прекрасное положение, чтобы взлететь намного выше отца. Юноша получил прекрасное образование, обладал прекрасными связями, его уже признавали человеком «большой силы характера, достоинства и красноречия»[16].

Но в отличие от большинства римлян, признания Тиберий добился не на полях сражений, воюя с внешними врагами, а на форуме, противостоя внутренней угрозе нараставшего экономического неравенства.

После Второй Пунической войны, окончившейся в 202 г. до н. э., экономика всей Италии познала невероятный подъем. Легионы, покорившие Испанию, Грецию и Северную Африку, вернулись домой с беспрецедентными богатствами. Один из проконсулов привез из этой кампании как минимум 137,420 фунта необработанного серебра, 600 000 серебряных и 140 000 золотых монет. Отец Тиберия возвратился с 40 000 фунтами необработанного серебра. Это было сумасшедшее богатство, немыслимое для суровых и бережливых римлян на заре республики. Но к концу II века до н. э. Рим с вкусил средиземноморского изобилия.

Свои деньги римские нувориши тратили на различные предметы роскоши: тонкой работы ковры, серебряную утварь с орнаментом, резную мебель, драгоценности из золота, серебра и слоновой кости. Результат притока этих материальных ценностей беспокоил некоторых бдительных сенаторов. Еще в 195 г. до н. э. Катон Старший предупреждал коллег: «Мы забрались в Грецию и Африку, наполненные всеми соблазнами порока, и прибрали к рукам сокровища царей… Боюсь, что не столько мы завладеем ими, сколько они нами»[17]. Каждые несколько лет Сенат пытался обуздать эту хвастливую демонстрацию богатства, но вводимые в результате ограничения никогда не выполнялись и проходили незамеченными: «по роковому стечению обстоятельств, народ Рима в тот самый момент приобрел вкус к пороку и получил привилегию ему попустительствовать»[18].