Страшная месть - Николай Гоголь

Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камнина выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз,пристающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когдарассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей.

Лодка причалила, и вышел из нее колдун. Невесел он; емугорька тризна, которую свершили козаки над убитым своим паном. Не малопоплатились ляхи: сорок четыре пана со всею сбруею и жупанами да тридцать трихолопа изрублены в куски; а остальных вместе с конями угнали в плен продатьтатарам.

По каменным ступеням спустился он, между обгорелыми пнями,вниз, где, глубоко в земле, вырыта была у него землянка. Тихо вошел он, нескрыпнувши дверью, поставил на стол, закрытый скатертью, горшок и стал бросатьдлинными руками своими какие-то неведомые травы; взял кухоль, выделанный изкакого-то чудного дерева, почерпнул им воды и стал лить, шевеля губами и творякакие-то заклинания. Показался розовый свет в светлице; и страшно было глянутьтогда ему в лицо: оно казалось кровавым, глубокие морщины только чернели на нем,а глаза были как в огне. Нечестивый грешник! уже и борода давно поседела, илицо изрыто морщинами, и высох весь, а все еще творит богопротивный умысел.Посреди хаты стало веять белое облако, и что-то похожее на радость сверкнуло влицо его. Но отчего же вдруг стал он недвижим, с разинутым ртом, не смеяпошевелиться, и отчего волосы щетиною поднялись на его голове? В облаке передним светилось чье-то чудное лицо. Непрошеное, незваное, явилось оно к нему вгости; чем далее, выяснивалось больше и вперило неподвижные очи. Черты его,брови, глаза, губы — все незнакомое ему. Никогда во всю жизнь свою он его невидывал. И страшного, кажется, в нем мало, а непреодолимый ужас напал на него.А незнакомая дивная голова сквозь облако так же неподвижно глядела на него. Облакоуже и пропало; а неведомые черты еще резче выказывались, и острые очи неотрывались от него. Колдун весь побелел как полотно. Диким, не своим голосомвскрикнул, опрокинул горшок... Все пропало.

- Спокой себя, моя любая сестра! — говорил старый есаулГоробець. Сны редко говорят правду.

- Приляг, сестрица! — говорила молодая его невестка. — Япозову старуху, ворожею; против ее никакая сила не устоит. Она выльет переполохтебе.

- Ничего не бойся! — говорил сын его, хватаясь за саблю, —никто тебя не обидит.

Пасмурно, мутными глазами глядела на всех Катерина и ненаходила речи. "Я сама устроила себе погибель. Я выпустила его".Наконец она сказала:

- Мне нет от него покоя! Вот уже десять дней я у вас вКиеве; а горя ни капли не убавилось. Думала, буду хоть в тишине растить наместь сына... Страшен, страшен привиделся он мне во сне! Боже сохрани и вамувидеть его! Сердце мое до сих пор бьется. "Я зарублю твое дитя, Катерина,— кричал он, — если не выйдешь за меня замуж!.." — и, зарыдав, кинуласьона к колыбели, а испуганное дитя протянуло ручопки и кричало.

Кипел и сверкал сын есаула от гнева, слыша такие речи.

Расходился и сам есаул Горобець:

- Пусть попробует он, окаянный антихрист, прийти сюда;отведает, бывает ли сила в руках старого козака. Бог видит, — говорил он,подымая кверху прозорливые очи, — не летел ли я подать руку брату Данилу? Егосвятая воля! застал уже на холодной постеле, на которой много, много улеглоськозацкого народа. Зато разве не пышна была тризна по нем? выпустили ли хотьодного ляха живого? Успокойся же, мое дитя! никто не посмеет тебя обидеть,разве ни меня не будет, ни моего сына.

Кончив слова свои, старый есаул пришел к колыбели, и дитя,увидевши висевшую на ремне у него в серебряной оправе красную люльку и гаман сблестящим огнивом, протянуло к нему ручонки и засмеялось.

- По отцу пойдет, — сказал старый есаул, снимая с себялюльку и отдавая ему, — еще от колыбели не отстал, а уже думает курить люльку.

Тихо вздохнула Катерина и стала качать колыбель. Сговорилисьпровесть ночь вместе, и мало погодя уснули все. Уснула и Катерина.

На дворе и в хате все было тихо; не спали только козаки,стоявшие на сторо'же. Вдруг Катерина, вскрикнув, проснулась, и за неюпроснулись все. "Он убит, он зарезан!" — кричала она и кинулась кколыбели.

Все обступили колыбель и окаменели от страха, увидевши, чтов ней лежало неживое дитя. Ни звука не вымолвил ни один из них, не зная, чтодумать о неслыханном злодействе.

Далеко от Украинского края, проехавши Польшу, минуя имноголюдный город Лемберг, идут рядами высоковерхие горы. Гора за горою, будтокаменными цепями, перекидывают они вправо и влево землю и обковывают еекаменною толщей, чтобы не прососало шумное и буйное море. Идут каменные цепи вВалахию и в Седмиградскую область и громадою стали в виде подковы междугаличским и венгерским народом. Нет таких гор в нашей стороне. Глаз не смеетоглянуть их; а на вершину иных не заходила и нога человечья. Чуден и вид их: незадорное ли море выбежало в бурю из широких берегов, вскинуло вихрембезобразные волны, и они, окаменев, остались недвижимы в воздухе? Не оборвалисьли с неба тяжелые тучи и загромоздили собою землю? ибо и на них такой же серыйцвет, а белая верхушка блестит и искрится при солнце. Еще до Карпатских горуслышишь русскую молвь, и за горами еще кой-где отзовется как будто родноеслово; а там уже и вера не та, и речь не та. Живет немалолюдный народвенгерский; ездит на конях, рубится и пьет не хуже козака; а за конную сбрую идорогие кафтаны не скупится вынимать из кармана червонцы. Раздольны и великиесть между горами озера. Как стекло, недвижимы они и, как зеркало, отдают всебе голые вершины гор и зеленые их подошвы.

Но кто середи ночи, блещут или не блещут звезды, едет наогромном вороном коне? Какой богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами,над озерами, отсвечивается с исполинским конем в недвижных водах, и бесконечнаятень его страшно мелькает по горам? Блещут чеканенные латы; на плече пика; гремитпри седле сабля; шелом надвинут; усы чернеют; очи закрыты; ресницы опущены — онспит. И, сонный, держит повода; и за ним сидит на том же коне младенец-паж итакже спит и, сонный, держится за богатыря. Кто он, куда, зачем едет? — кто егознает. Не день, не два уже он переезжает горы. Блеснет день, взойдет солнце,его не видно; изредка только замечали горцы, что по горам мелькает чья-тодлинная тень, а небо ясно, и тучи не пройдет по нем. Чуть же ночь наведеттемноту, снова он виден и отдается в озерах, и за ним, дрожа, скачет тень его.Уже проехал много он гор и взъехал на Криван. Горы этой нет выше междуКарпатом; как царь подымается она над другими. Тут остановился конь и всадник,и еще глубже погрузился в сон, и тучи, спустясь, закрыли его.

"Тс... тише, баба! не стучи так, дитя мое заснуло.Долго кричал сын мой, теперь спит. Я пойду в лес, баба! Да что же ты такглядишь на меня? Ты страшна: у тебя из глаз вытягиваются железные клещи... ух,какие длинные! и горят как огонь! Ты, верно, ведьма! О, если ты ведьма, топропади отсюда! ты украдешь моего сына. Какой бестолковый этот есаул: ондумает, мне весело жить в Киеве; нет, здесь и муж мой, и сын, кто же будетсмотреть за хатой? Я ушла так тихо, что ни кошка, ни собака не услышала. Тыхочешь, баба, сделаться молодою — это совсем нетрудно: нужно танцевать только;гляди, как я танцую..." И, проговорив такие несвязные речи, уже несласьКатерина, безумно поглядывая на все стороны и упираясь руками в боки. С визгомпритопывала она ногами; без меры, без такта звенели серебряные подковы.Незаплетенные черные косы метались по белой шее. Как птица, не останавливаясь,летела она, размахивая руками и кивая головою, и казалось, будто, обессилев,или грянется наземь, или вылетит из мира.